— Сцену в кабинете?
— Да. Сначала я ей поверила, сказала, что могу поговорить с Домиником, и если ты захочешь, я привезу ее в стаю. Но она стала настаивать, чтобы я вывезла тебя из поселения. И это было очень подозрительно!
Настаивать она могла сколько угодно, Доминик меня отсюда не выпустит, и это, пожалуй, еще одна причина для отказа становиться его женой. То, что я в нашей паре ничего не решаю.
Глава 14
Голова раскалывалась и была такой тяжелой, что я не могла оторвать ее от подушки. Ко всему прочему, меня мутило и знобило, будто я накануне выпила штук десять «Пьяных медведиц», и сейчас расплачивалась за это.
Но я не пила ни капли алкоголя с тех пор, как узнала о своей беременности!
Воспоминания нахлынули резко, выстраиваясь в правильную картинку: Доминик отправил меня в Морийский лес, я вернулась в особняк, встретила Анну Брайс, а потом она что-то мне вколола. Что-то, от чего мне сейчас так хреново.
Вот сука!
Если с моим сыном что-то случится из-за этой наркоты, я не знаю, что с ней сделаю.
Открыть глаза с первого раза не получается, я буквально их продираю, и даже свет одинокой лампы на прикроватном столике кажется нестерпимо яркой. Когда глаза все-таки привыкают, я осматриваюсь и понимаю, что я больше не в особняке. И даже не в доме Доминика: там нет таких спален, у него все строгое, стильное и чистое.
Эта комната была грязной и забитой хламом. Кресло возле окна завалено вещами, шкаф выглядит так, будто в него бросили нечто тяжелое, потому что одна дверца треснула и на ней образовалась вмятина, какие-то темные пятна на ковролине. И на покрывале, на котором я лежала — тоже.
Мерзость!
Но больше всего раздражает запах: запах сырости и затхлости. Именно от него меня и тошнит.
Где я?
Анна ведь не могла вывезти меня из поселения. Или могла?
Наплевав на боль в висках, я заставляю себя сесть. Голова все еще кружится, но я должна знать, где я, и что мне грозит. Особенно последнее, потому что теперь я забочусь не только о себе, о малыше тоже.
Нужно встать.
Нужно дойти до приоткрытой двери.
Мне нужно отсюда выйти.
Поэтому я подтягиваю к себе ноги, и левую дергает обратно.
Что за бес?
Бесом оказывается короткая металлическая цепочка, прикрепленная к браслету, плотно обхватившему мою щиколотку. Другой конец крепится к кольцу в полу. Даже если я встану, далеко не уйду.
Я подергала браслет, но тщетно: он сидел крепко.
Меня приковали.
Теперь понятно, почему Анна даже не потрудилась закрыть дверь. Мне не добраться до нее. Или до окна, задернутого плотными шторами.
Сколько вообще времени? Сколько я была без сознания?
Мысли скачут с одной на другую, если бы не этот туман в голове, возможно, я бы соображала быстрее, но имеем то, что имеем. И это совсем немного.
— Зачем ты ее притащила?
Я едва не подпрыгиваю, когда до моих ушей долетает знакомый механический голос.
Кампала? Там, за дверью?
— Ради тебя. — Анна. — Тебе же она нужна.
— Не сейчас. Она должна была сыграть свою роль.
— Сейчас или никогда. Доминик ходит за ней, как приклеенный, но сегодня его не было в поселении.
Нет, не за дверью, они гораздо дальше. Но достаточно близко, чтобы я могла их расслышать своим улучшенным слухом.
Кажется, в последнее время я только и делаю, что подглядываю и подслушиваю!
— Ладно, — говорит Кампала. — Возможно, ты права, и так мы быстрее покончим с Домиником. А она лучшая приманка.
Мое сердце пропускает удар, чтобы забиться раза в три быстрее. Не нужно быть гением, чтобы понять — речь обо мне. Я приманка для Доминика.
От этого осознания даже в голове проясняется.
Еще раз осматриваю браслет и понимаю, что его мне не одолеть, зато можно попробовать вырвать кольцо или выбить одно из звеньев цепочки. Для вервольфа или для какого-нибудь киношного суперагента это было бы раз плюнуть, для меня же это… сложнее. Но кто сказал, что невозможно?
Я спихиваю себя с постели: голова кружится, поэтому приходится опуститься перед кольцом на колени, чтобы можно было потянуть. Наматываю цепь на предплечье и тяну со всей силы обеими руками. Не срабатывает. Не уверена, что сработало бы, будь я в нормальном состоянии: кольцо сделано хорошо. Тогда я оглядываюсь в поисках предмета, который можно было использовать, чтобы повредить кольцо или хотя бы звенья цепочки.
Как назло, под рукой ничего. В комнате вообще нет ничего, что бы мне подошло.
— Проснулась, — раздается со стороны дверей. и я вздрагиваю. — Наконец-то.
Я оборачиваюсь и застываю, потому что в комнату шагает человек в маске вервольфа. Точнее, вервольф в волчьей маске.
— Ты же не думаешь, что эта маленькая, но крепкая цепь — единственное препятствие к твоей свободе?
— Предпочитаю решать проблемы по мере их поступления.
— А я думал, что ты из тех, кто ждет, пока само рассосется.
— Так хорошо меня знаешь? Потому что я впервые вижу эту собачью маску.
Может, злить похитителя — не самый разумный шаг, но мне надоело быть марионеткой в чужих играх.
— Маску впервые, — отвечает Кампала, — а вот мое лицо тебе точно знакомо.
— Вряд ли.
— И все-таки.
— Удиви меня.
Если честно, я ни на что не рассчитываю, но он заводит руки назад и стягивает маску.
Вид обожженной, покореженной кожи заставляет снова вздрогнуть. Одна щека у него будто смята, а правый глаз почти не открывается, но не узнать его невозможно.
Под этой уродливой личиной мой бывший муж.
Дэнвер.
— Что? Как? Как это вообще возможно?! — Я даже не могу сформулировать нормальный вопрос, потому что все это будто во сне или в какой-то бурной книжной фантазии. Я словно попала в одну из детективных историй, вроде той, что пишу.
Это настолько невероятно, что у меня вырывается нервный смех, и я зажимаю рот ладонью.
Мой мертвый муж вовсе не мертвый. И он изуродован. Не смотреть на многочисленные ожоги и шрамы просто не получается, и Дэнвер это замечает.
— Как я перестал быть красавчиком? — усмехается он. Теперь голос его звучит нормально, в смысле, знакомо. — Автокатастрофа.
— Но ты же вервольф.
— Я тоже так думал. Я вервольф, и поэтому я практически неуязвим. Но оказывается, даже у нашей расы есть порог восстановления.
Тот самый, о котором говорили на волчьем ринге? Когда Доминик сражался с Хантером. Поэтому у Доминика на спине шрам: он тоже однажды получил травму, след от которой так и остался на его коже.
