От еды ее одолела сонливость, а еще она почувствовала, что врач, который поднял ее и на руках донес до кровати, также задел одну из забытых струн в ее душе. Лучше поспать где-нибудь здесь и встать пораньше утром. Покинув столовую, она побрела, поглядывая по сторонам в надежде отыскать подходящее ложе в одной из маленьких пустующих комнаток, – и возле стены одну такую она и нашла. В ней стояли две застеленные кровати. Раздевшись, она уложила под подушку пакет с одеждой, чтобы не пришлось ничего искать в ту минуту, когда она соберется уйти, закрыла дверь – с той надежностью, которой можно было в этих условиях достигнуть, особенно если учесть, что дверь эта была просто выкрашенным в белый цвет куском фанеры, – выключила светильник, свисавший над ее кроватью, а затем, подумав, проделала то же с соседней кроватью.
– Ну, сказке конец, – сказала она себе по-голландски. – Марш в постель, малышка.
Этими словами укладывал ее в постель голландский флейтист в Арнеме, когда она, бывало, не могла вздремнуть, не в силах избавиться усилием воли от мыслей о работе и о выступлении, к которому она готовилась во время бесконечных репетиций – для того лишь, чтобы во время вечернего этого выступления ни одна нота не была взята ею неточно. И с мыслью о голландском оркестре она провалилась в бездонный сон. Несмотря на оживленные, громкие звуки, ни на минуту не затихавшие за фанерной дверью, которые она слышала даже в глубоком своем забытьи, и на то, что комната, которую она для себя выбрала так удачно, была в принципе просто открыта – или по меньшей мере доступна для всех желающих, время от времени появлявшихся в ней, чтобы ненадолго прилечь, встав затем и уступив это место другому, – сон, охвативший ее целиком, был такой глубины и силы, что никакая реальность не могла его прервать, и лишь тот, кто на руках нес ее, словно инвалида, уложив в постель и накрыв простыней, в состоянии был защитить ее, пока она спала, от незнакомца, явившегося ночью и устроившегося на соседней кровати.
Когда первые лучи утреннего солнца просочились сквозь потолочные балки в царство тишины, она обнаружила на соседней больничной кровати мужчину. Он лежал на спине, раскинув руки, подобно крыльям, словно сон сразил его на бегу. И поскольку она хорошо помнила, кто же подобным образом много лет спал с нею рядом, она сбросила свою простыню и босиком отправилась к тому, кто следовал за нею с тех пор, как она появилась здесь, – к своему мужу, Ури, непостижимым образом превратившемуся в участника массовки.
Сердце ее колотилось с дикой силой в то время, как она вглядывалась в мужчину, волосы которого заметно поседели с тех пор, как она бросила его. Сейчас, когда он пробирался к ней, на нем была поношенная армейская одежда и окровавленная повязка. И в первый же момент, когда сознание потихоньку стало возвращаться к нему, новичок массовки ощутил на себе возбужденный, горящий взгляд бывшей своей жены – взгляд, от которого давняя и никуда не девавшаяся его любовь к ней вспыхнула с еще большей силой.
33
Буквально онемев, словно от удара, дрожащими руками она стянула с себя сорочку кинематографической больной и вернулась к своей настоящей одежде. И, не оборачиваясь, заспешила к главному выходу, который оказался закрыт. В ту же минуту она повернула к задней двери, и огромный этот склад, который прошлой ночью показался ей метафорой всего человечества, оказался на самом деле много меньше, чем когда она передвигалась в инвалидном, с колесами, кресле, поскольку ее собственные ноги покрыли все его расстояние за какие-нибудь несколько минут, доставив ее к запасному выходу, путь к которому сейчас уже не преграждал громоздкий мужчина из кинематографической же службы безопасности.
В конце грузового дока вращающиеся ворота с громким скрипом выпустили ее в реальную, не придуманную сценаристами жизнь, на пустую в этот час улицу города, пусть даже она готова была проверить, может ли взмах женской руки привлечь внимание в ранний этот час какого-либо страдающего бессонницей таксиста. Оказалось, что может. И пока она ждала его, подняв взор, посмотрела на светлеющее небо, чтобы найти, как учил ее отец, сверкающую планету, имя которой она носила. Венера. Нóга.
Она подъехала к дому для престарелых в Тель-Авиве, и, поскольку визиты ее к матери были довольно редки, ей пришлось объяснять охраннику, кто она такая и чего хочет, поскольку он, по долгу службы, вовсе не расположен был вторгаться в утренний, самый сладкий сон пожилых постояльцев. Острая вонь грязного белья, доносившаяся из коммунальной прачечной, причудливым образом смешивалась с ароматом кофе и выпечки для завтрака. Нóга мягко постучала в дверь, которая открылась словно сама собой от простого прикосновения руки. Было восемь часов, и утренний свет просачивался в комнату через окна веранды, обволакивая золотом лицо спящей.
Нóга придвинула кресло и замерла рядом с кроватью, в которой лежала мать, дожидаясь момента, когда та почувствует ее присутствие. Похоже было, что краткое еще по времени пребывание матери в этом защищавшем ее от всех докучливых жизненных хлопот заведении склонит рано или поздно чашу весов в пользу переезда из Иерусалима в это подобие земли обетованной, расположенное в Тель-Авиве, хотя бы по одному тому, что здесь не нужно было закрывать на замок дверь и беспокоиться, выключен или нет свет настольной лампы. Так что и посещение неожиданной гостьи не нарушило ничьего спокойствия. Даже тогда, когда она услышала голос дочери, шептавшей довольно внятно: – Мама, мама, это я… здесь, – она не удивилась, а просто спросила, не открывая глаза:
– Чем я таким заслужила, Нóга, чтобы ты явилась ко мне так рано поутру?
– Рано? Да ты, мамочка, устроилась уютнее, чем медведь в берлоге. Не закрывая двери, не выключая свет.
– Как медведь?
– Как медведь, приготовившийся пережить зиму.
– Ну и ну, – со вздохом сказала мать. – Ладно. Будь по-твоему, если ты так считаешь. Но почему тогда мне не ожидать такого же уюта и тишины, как в медвежьей берлоге? Ведь здесь нет ни сорванцов, готовых вломиться ко мне и смотреть мой телевизор, и нет хасидов, чьи молитвы я обязана уважать. Кстати, поэтому здесь я набираю вес. В Тель-Авиве, «городе, который никогда не отдыхает», я лично отдыхаю с огромным удовольствием. И, пожалуй, даже больше, чем нужно. Но что происходит? И что привело тебя сюда? Я опять виновата в чем-то, что с тобою случилось?
– Косвенно ты всегда в чем-то виновата, да. На этот раз в том, что, в завершение вашего эксперимента, Хони заготовил еще один – специально для меня.
– О чем это ты?
– Прежде всего – поднимись. Сядь. Думаю, что лежа вот так, невозможно говорить о чем-нибудь всерьез, да еще полусонной. Но даже и тогда, когда ты встанешь окончательно, я скажу тебе нечто такое, что ты своим ушам не поверишь.
– Ты права, и я встаю. Но, может, мне лучше чуть-чуть освежиться?
– Нет. Сейчас не время.
– Раз так, я вся превратилась в слух.
– Ури стал артистом массовки.
– Ури? – Мать расхохоталась. – Ури? Зачем?
