Он запустил кончики пальцев в узкую полоску волос над ушами, напоминавшую потрепанный венок из белых цветков оливы.
— Почему? Почему вы связали это между собой? — спросила Кафа.
— Эти люди, они показались мне…
Скауг сжал губы, подыскивая нужное слово.
— Своеобразными.
Скауг кивнул, как будто подтверждая самому себе, что именно это он и имел в виду.
— Если бы кто-то другой заявился в мой офис с чемоданом денег, я бы сразу пошел в полицию. Но эти люди… Они выглядели такими невинными. Все время без умолку болтали о боге. Такие доверчивые и добрые. Во всяком случае, на первый взгляд.
Скауг слабо улыбнулся.
— Они подавали нам свежие булочки и лимонад на ланч. Парни были в восторге. А их девочки были такие милые. Босые, в летящих платьях. Будто в сказку попал.
Выражение лица Скауга стало задумчивым.
— В сказку в духе Бергмана
[29].
— Но… — начала Кафа. — Это не объясняет, почему вы подумали об общине, когда услышали об убийствах.
— Сейчас дойду до этого. Вы интересуетесь кино?
Он посмотрел на Кафу.
— Нет. Ну, может быть, немного. А что?
— В фильмах Бергмана всегда есть двойное дно. Под маской идиллии всегда скрывается трагедия.
— Вы можете пояснить?
Скауг считал, что все было не так просто. Всякие мелочи, вроде старомодного языка пастора Альфсена, его способность кричать на членов общины и резко замолкать, если рабочие подходили к ним слишком быстро. Но больше всего Скаугу запомнились взгляды — любопытные взгляды жителей Сульру. Сначала он решил, что с ним флиртуют. Что имя божье на этом хуторе служит прикрытием для каких-то непристойностей, но потом стал догадываться… Изо дня в день Скауг наблюдал молодежь. Все они хранили какую-то тайну — глубокую, серьезную, важнее их самих, важнее всей общины, важнее… жизни. Божественную тайну. Спустя некоторое время он, наконец, понял, что в их глазах теплится огонек надежды. Безмолвной надежды. Что Скауг упадет на колени, попросит у Бога прощенья и станет частью общины, пока еще не поздно. Они смотрели на него так, как будто знали, чем все это кончится. И все закончилось плохо.
Скауг перевел взгляд со следователей на бумаги перед собой.
— Второе, что меня насторожил, о — сама работа. Вот инженерный чертеж, который я сделал на основе эскизов, предоставленных общиной.
Фредрик уже успел рассмотреть его. Он полностью соответствовал конструкции подземного помещения, каким он его запомнил.
Община утверждала, что ей нужен был склад, но его характеристики отвечали совершенно другим нуждам. Каменные стены должны быть толще, местами — толщиной до полуметра. Кроме того, особый акцент община делала на вентиляции и воздушных фильтрах. В итоге было решено сделать целых две системы вентиляции, независимые друг от друга. Общине нужны были мощные двойные электрические провода, канализационная система для туалетов и ванн, а двери… Да, двери были отдельной статьей. Их доставили из Швейцарии. Должно быть, они стоили целое состояние. Да. Полицейские же сами их видели. Сложная конструкция.
Фредрик наклонился вперед и сделал большой глоток кофе.
— И вы никогда не задавали вопросов? Про стены? Про двери?
— Задавали. Нам отвечали, что там будут храниться материалы, требующие тщательного температурного контроля.
Скауг поднял брови, давая понять, что спустя некоторое время нашел это объяснение неубедительным.
— И кроме того, они ведь заплатили. НДС и все прочее. Ничего незаконного в этом сооружении не было. Ну, мы и сделали то, за что нам заплатили, ни во что не вмешиваясь.
Он сложил руки на груди.
— Но знаете, что я думаю?
Фредрик и Кафа помотали головами.
— Я думаю, мы построили убежище. Там можно жить по несколько месяцев в полной изоляции от внешнего мира.
Кафа, прищурившись, посмотрела на Скауга.
— А зачем им строить что-то подобное?
Скауг уставился на стол. На его лбу проступила глубокая морщина.
— Судный день. Это и есть их тайна. Судный день.
И Кафа, и Фредрик отказались от второй чашки кофе. Скауг пожал плечами и долил себе еще. В Сульру во время проведения строительных работ жили пятнадцать — двадцать человек. В основном молодежь, несколько детей и пара пожилых людей.
— Бьёрн Альфсен?
— Нет, не он. Не тот убитый. Те были старше него. Но мы обычно обращались к Бьёрну Альфсену, пастору Альфсену. И еще к паре человек — двум другим пасторам.
Фредрик замер и оторвал взгляд от записной книжки.
— Двум другим пасторам? Каким?
Хеннинг Скауг вытащил из кипы бумаг договор.
— Так и есть. Я забыл, как их звали, но договор подписывали все трое. В этом не было необходимости — достаточно было одной подписи, — но они настояли на том, чтобы подписали все трое. Они называли себя пасторатом. Таким словом.
Скауг передал договор через стол.
Подпись Бьёрна Альфсена-младшего была мелкой и неразборчивой, но самой простой. Пер Ульсен написал свое имя с нарочито большой «П» и такой же большой «У», что бросалось в глаза на фоне других подписей. Третью подпись удалось расшифровать не сразу. Буквы стояли плотно друг к другу и были написаны с нажимом. Как будто обладатель подписи привык к тому, что ему отводится меньше места, чем хотелось бы. Это была подпись Сёрена Плантенстедта.
Сёрен Плантенстедт. Кто это такой, черт побери?
Глава 33
Это случилось летом, в тот день, когда умерла бабушка. Именно тогда он собрался с духом. Тихо пройдя из маленькой гостиной, где лежало ее тело, по застеленной ковром лестнице в коридоре, он зашел в свою комнату. Там он вывалил содержимое чемодана на кровать. Он прожил здесь десять лет. Десять лет чемодан простоял на табуретке.
Книги и игрушки как попало рассыпались по простыне. С каждой из них были связаны воспоминания, но он не позволил себе поддаться им. Вместо этого он достал три пары нижнего белья и носков, двое штанов, два свитера, три рубашки, куртку, пару спортивных ботинок и пару обуви на выход, сложил все в чемодан вместе с Библией, паспортом и отцовскими наручными часами, открыл толстый конверт, лежавший в ящике письменного стола, и, достав из него пару купюр, засунул их во внутренний карман. Конверт он убрал в Библию. Задвинув тапочки под кровать, он подошел к зеркалу и причесал средней длины темные волосы.
Направляясь к выходу, он увидел деда — его широкую спину, будто застывшую у постели в маленькой гостиной. Скорее всего, тот слышал, как уходил его внук, но не повернулся.
