— Вы много общались с Бёрре в последние годы?
Он снова покачал головой, запустив в ухо крючковатый палец.
После института Бёрре был принят на службу в Вооруженные силы и переехал на север. Иногда они общались по телефону, и Бёрре рассказал, что у него появилась девушка. Американка. И что его переведут. После переезда Бёрре навестил отца всего однажды. За четыре или пять лет до смерти.
— Это был последний наш разговор.
Фредрик перевел взгляд с Андреаса на старого моряка.
— Мы мало общались, — тихо произнес он.
Старик встретился с ним взглядом.
— Это был выбор Бёрре, — отчетливо проговорил он. — Он никогда не давал мне своего телефона. Или адреса.
— И вы… вы сказали, что не знаете, чем он занимался в Северном Ледовитом?
Старик помотал головой.
— Нет. Понятия не имею. Я ни о чем подобном не слышал.
— А эта девушка… Кто она такая?
— Ее звали Лиза. Фамилию не знаю. Они были вместе несколько лет. Она посылала мне рождественские открытки. Американцы — они такие, немножко чудные.
И прежде чем Фредрик успел спросить, Дранге вытащил из папки две красные открытки с танцующими Санта-Клаусами. Текст на обеих был одинаковый, короткий и не особенно личный. «Happy x-mas. Lot’s of love. From Lisa & Børre»
[43]. Обе открытки были проштампованы перед Рождеством, в Арвидсьяуре, в Швеции. Отправлены двенадцать и тринадцать лет назад.
— Швеция?
Дранге пожал плечами.
— Не знаю, — ответил он. — Может, они были в отпуске или еще чего.
— Может быть, — неуверенно протянул Фредрик. — Странное место для отпуска. Во всяком случае, два года подряд.
Он выпрямился, допил кофе и кашлянул.
— И последнее, о чем я хочу вас спросить. Вы сказали, что Бёрре был похож на свою мать. Человек крайностей. Что вы имели в виду?
Дранге посмотрел на него. У Фредрика было такое чувство, что тот пытался прочитать мысли в голове полицейского.
— А почему вы так интересуетесь Бёрре? — контратаковал он. — Вы нашли его?
Фредрик мягко улыбнулся и покачал головой.
— Нет, Дранге, к сожалению, мы не нашли его. Я даже не знал, что у вас был сын, а что он умер — тем более. Его имя всплыло в одном деле, над которым мы сейчас работаем.
— Бёрре… сделал что-то не так перед своей смертью?
Фредрик решительно покачал головой.
— У нас нет никаких доказательств этому. Мы только изучаем все всплывающие имена.
На лбу у Бёрре Дранге залегла глубокая морщина. Как будто объяснение не показалось ему заслуживающим доверия.
— Бёрре был очень умным. Еще будучи ребенком. Но он был… мямлей, как сказали бы многие. Его не особенно занимали футбол, машины и прочие обычные увлечения всех мальчиков. Став постарше, он вдруг стал социалистом. Это его полностью поглотило. Он только об этом и говорил. Но потом потерял интерес к этому и решил заниматься наукой. Стать ученым. Важнее всего стала учеба. Последний раз, когда я его видел, когда он приехал в тот раз, все опять поменялось. Он стал более… благоговейным. Сказал, что нашел бога. Стал христианином, — Дранге задумался. — Вряд ли можно сказать, что он впадал в крайности. Но у него все время появлялись новые увлечения. Бёрре впитывал все интересующее его. А если ему что-то не удавалось, он страшно разочаровывался и злился на самого себя и всех вокруг. Вот что я имел в виду.
Он замолчал на секунду и продолжил.
— Самоедство он унаследовал от матери. Характер — от меня.
Глава 63
Листа. Ноябрь 1943 г.
Единственным местом, где Кольбейн Име Мунсен чувствовал себя относительно спокойно, была землянка.
По словам нациста Клепсланна, это обиталище с каменными стенами построили как пороховой склад для пирата Петера Весселя Торденшельда еще в восемнадцатом веке. Землянка был сделана как продолжение покрытого травой холма. Трава покрывала ее стену и крышу, создавая с природой единый ландшафт. Можно было легко пройти по ее крыше даже не зная, что под тобой находится чье-то спальное место. Вход был закрыт поросшим мхом деревянным щитом размером примерно метр на метр, за которым скрывалась деревянная дверь — ненамного больше. Но в землянке потолок плавно становился выше, и перед кроватью, примерно в пяти метрах от входа, Кольбейн мог выпрямиться в полный рост. Чтобы впустить свет в жилище, он вытаскивал пару кирпичей из стены. Этими же окошками он пользовался, чтобы выветрить дым от костра. Не было ни стола, ни стульев, только три больших деревянных ящика с маркой «L. O. Smith — Абсолютно чистая водка». На одном Кольбейн сидел, на другом ел, а третий использовал для сушки одежды и пистолета. Когда шел дождь, утоптанный пол становился влажным.
По приказу полковника Хасле, он вел журнал. В нем он фиксировал свои наблюдения и умозаключения, накопившиеся в конце постепенно сокращавшегося светового дня, проведенного в укрытии под елями у лагеря для военнопленных Эстхассель. Кольбейн оставлял записи в непромокаемой кожаной сумке под камнем у ручья, где по утрам набирал воду и справлял нужду. Когда он возвращался, записей не было, а на самом дне сумки лежала чистая бумага. Иногда вместе с консервами, табаком и хлебом. Случалось, Кольбейн также находил там чистое белье или кусок мыла. Он не знал, кто забирает его записи, и даже не думал об этом. Если все пойдет как надо, он все узнает в свое время. Если нет, то лучше и не знать.
Шло время, и постепенно Кольбейн стал замечать, как растет его недовольство собой. Можно было легко сосчитать всех пленных, которые входили в барак Элиаса Бринка, а позже их трупы загружали в грузовик. Но что происходило внутри? Чем на самом деле занимался Бринк?
Это терзало его. Они договорились, что он будет продолжать свою работу с отчетами еще полтора месяца и таким образом позаботится о том, чтобы в тот день, когда немцев уничтожат, Элиас Бринк не избежал наказания за свои злодеяния. Это казалось неправильным. Слишком многое могло произойти за это время. Неужели он уедет отсюда, не удостоверившись, что Элиас Бринк за все поплатился?
Он жил здесь уже шесть недель. Половина срока. Каждый вечер он заполнял свой журнал, как и сегодня, пока его не настигло осознание всего происходящего и не обдало ледяным ужасом. Не было слышно ни звука, не было ни одного движения при лунном свете, которые отличались бы от тех звуков и движений, с которыми он научился жить. И все же он приподнялся, отложил карандаш и заглушил парафиновую лампу, схватил кольт и резко направил его на вход в пещеру.
Пистолет, всего несколько недель назад казавшийся таким тяжелым и неуправляемым в руке, теперь твердо указывал на низкую дверь. Костер тлел, медленно наполняя комнату дымом. И тут исчезли последние сомнения. Кто-то ходил по замерзшей крыше. Его шаги были нерешительными. Тяжелыми и медленными.
