Ich bin die fesche Lola, der Liebling der Saison!
Ich hab’ ein Pianola zu Hans’ in mein’ Salon
Ich bin die fesche Lola, mich liebt ein jeder Mann
Doch an mein Pianola, da laß ich keinen ran!
[60]
Ничего изящного в этой сцене не было. Кольбейн моргнул и мысленно перенесся в то время, когда в первый раз услышал эту пленительную мелодию. Фильм назывался Der blaue Engel
[61], они смотрели его в кинотеатре вместе с Элиасом и Эльзой в парке Фолкспратер в Вене.
Ich bin die fesche Lola, der Liebling der Saison!
Теперь песню подхватили и остальные офицеры, и Виллюбер повернулся к Ницке, раскачивающемуся в такт с мелодией на деревянном стуле за столом в гостиной. Он уселся к офицеру на колени и приложил крепкий поцелуй на его лоб. Девушки захлопали, и Ницке хорошенько схватил коллегу за ягодицы и потряс их, прежде чем немец опять засеменил в прихожую.
Единственным человеком, не принимавшим участие в шумном представлении, была девушка с рыже-каштановыми волосами. Она только осторожно похлопала. Кожа на ее тонких руках была белоснежная, а под одеждой была едва заметна грудь. Она улыбалась улыбкой женщины гораздо более молодой, чем та, для которой было сшито платье. Элиас уверенно положил руку на плечо Кольбейна и кивком головы показал на нее.
— Красивая? — прошептал он, пробрался через комнату и сел на подлокотник рядом с ней. Он положил руку на ее затылочную ямку, и она, прикрыв темные глаза, стала мечтательно покачивать головой из стороны в сторону.
Атмосфера постепенно менялась, становясь пьяной и грубой. Офицеры завели стоявший в углу граммофон, а воздух отяжелел от сигаретного дыма. Пышка Марианне уселась на колени к капитану Виллюберу, и он без стеснения запустил руку ей под платье. Ницке и ассистент Фернера сидели на диване в окружении девушек. Там они все вместе развлекались игрой, лепя из смоченных слюной кусочков салфетки половые органы.
Элиас снова обратил внимание на Кольбейна, продолжавшего стоять в дверном проеме. Элиас встал и жестом попросил девушку в вечернем платье подойти к нему. Он подвел ее к Кольбейну. Девушка казалась почти пристыженной.
— Давайте присядем в столовой, — сказал Элиас.
По дороге к выходу он прошептал Кольбейну на ухо:
— Немцы любят такое. Им это нужно. Очень большая ответственность и тоска по семьям.
Элиас выдвинул из-за обеденного стола стул, предлагая девушке сесть. От нее исходил аромат лета — столь слабоуловимый, будто розовой водой был смочен лишь кончик ее пальца.
— Кольбейн, это Карен.
Карен? Карен. Ну конечно. Теперь он узнал ее. Вблизи стали заметны ее маленькие детские веснушки. Это Карен Клепсланн. Дочь Хьелля Клепсланна. Девочка, сдавшая его. Она смущенно улыбнулась и протянула ему руку. Кольбейн пожал ее, так, как будто у него в руке только что вылупившийся птенец воробья.
— Доктор, — сказала она, слегка склонив голову.
— Фрёкен, — ответил он.
— Пока фрёкен, но осталось недолго, — вмешался Элиас — Мы поженимся, как только Карен можно будет по возрасту. Тогда я заберу своего сына у Эльзы в Германии, и мы все втроем переедем сюда, в имение Эстхассель. Здесь ребенку будет хорошо, правда, Карен?
Элиас погладил ее по очерченным скулам. Она покраснела и потупила взгляд.
У Кольбейна перехватило дыхание. Горло сжалось, а сердце заколотилось как кузнечный молот. Нетрудно было понять, чем занимался Элиас. Он задирал его, как терпеливый гриф раненого человека. Профессор хочет сломать его. Какой метод лучше? Эльза? Или девочка, которая сдала его? Или напоминание о ребенке Эльзы и Элиаса? Очевидно, куда вел этот разговор. Профессор хотел напомнить ему о его искалеченной дочке, чтобы нанести Кольбейну смертельный удар. Поставить на колени. Унизить.
У Элиаса Бринка было полно времени, и он не скрывал свое наслаждение этим подспудным поединком. Кольбейн, сглотнув с усилием, заставил себя встретиться взглядом с профессором.
— А как же Эльза?
— Эльза, — повторил Элиас, улыбнувшись почти смущенно. — Так будет лучше. Элиас сейчас живет у своих бабушки с дедушкой в Бортфельде, пока Эльза в Греции. Он уже большой парень. Пять лет. Ни один ребенок не должен расти без отца. И Карен этого хочет. Она ждет не дождется стать матерью моему мальчику. Она будет любить его так же, как если бы он вышел из ее собственной утробы.
Ни один ребенок не должен расти без отца. Да как он смеет. Кольбейн снова проглотил свою злобу. Нельзя поддаваться.
— Элиас? Ты назвал своего сына Элиасом?
— Это Эльза выбрала. Элиас Герхард Шрадер. В честь ее брата и меня. — Улыбаясь, он покачал головой. — Знаешь… Эльза в некотором смысле эмоциональна. Как большинство женщин. Она даже рассматривала имя Кольбейн. Когда была беременна от тебя, разумеется. Еще до того, как она узнала, что это девочка. И что она уродец. — Улыбка незаметно перешла в животный оскал. — Можешь себе это представить? Немецкий ребенок по имени Кольбейн? — он громко рассмеялся. — Нет, так не пойдет… Хорошо, что ничего из этого не вышло.
Пахло нечистотами. Лаяла собака. Хьелль Клепсланн швырнул Кольбейна в камеру.
Глава 85
Они свернули с трассы E18, и Себастиан Косс сбавил скорость, но не настолько, чтобы капли дождя перестало сдувать ветром с окна его «Мерседеса». На переднем пассажирском сиденье сидел, вжавшись в кресло, съежившись от страха, Фредрик. Они ехали с суицидальной скоростью с того самого момента, как Фредрик сообщил Коссу о старой фотографии Венского братства и о Кольбейне Име Мунсене на снимке. Нарушить молчание должен был Косс. Он сделал это только когда они проехали указатель, сообщающий, что они находятся в Хортене.
— Насколько вообще можно доверять твоему историку?
Фредрик улыбнулся про себя. Очевидно, это было горькой пилюлей для Косса. Сначала узнать правду. Потом жить с тем, что и Фредрик в курсе. Ничего хорошего для семейной саги — иметь расового исследователя прямо над головой в фамильном древе. Но Косс застал Фредрика врасплох.
— На самом деле… я не удивлен, — сказал он рассудительно. — Я знал, что он был ученым и участвовал в сопротивлении. Но ни о каком братстве я никогда не слышал. Мои отец и дед никогда не были близки.
В Хортене их поездка закончилась в промышленном районе у Бромсъюре, южнее старой верфи. Помощник комиссара припарковался у низкого кирпичного здания. У главного входа, рядом со стеклянной дверью, в алюминиевой рамке была вывеска «Норвежская биолаборатория».
