Отсюда убийце нужен был всего один выстрел. Расстояние составляло меньше ста пятидесяти метров. Было безветренно и облачно. Жалюзи, которые обычно опускали, когда пользовались комнатой для допросов, не работали. Фредрик подумал, что его собственная голова, должно быть, тоже находилась под тем оптическим прицелом. Пуля прошла меньше чем в полуметре от него. Он выжил потому, что убийца решил, что он будет жить. Снова.
— Нужно думать масштабнее, — прокричал он через плечо. Кафа была где-то за его спиной. Не дожидаясь ответа, Фредрик продолжил. — Этот парень. Он переходит черту. Мы не можем даже представить себе его ответные шаги. На что он готов пойти, чтобы добиться своего… Напасть на отделение полиции, — Фредрик встал. — Нам не хватает фантазии. — Он повернулся и посмотрел прямо на Кафу. — Мысленно этот человек находится не в Норвегии. Он в зоне боевых действий. Он действует так, потому что привык действовать в боевых условиях. Мы ищем кого-то с военным опытом. Специального солдата, наемника… не знаю. Что-то в этом роде.
Их разговор прервал крик. За ленточным ограждением стоял Андреас и звал их к себе. Фредрику все еще казалось, что в волосах коллеги вспыхивают кроваво-красные отсветы.
— Он исчез прямо с этой парковки, — сказал Андреас. — Свидетель говорит, что видел, как одетый в темное мужчина садился в маленькую красную машину. На нем была удлиненная одежда и сумка.
— Отлично, — задумчиво сказал Фредрик. — Прошло два часа. Мерзавец может быть где угодно. Поехали домой, — сказал он, вздохнув.
Глава 88
Дороги, ведущие из Грёнланна в столицу, петляли через светло-зеленые лиственные леса, темно-зеленые хвойные и по пересеченной местности. Маршрут был длинным, а плечо болело, но это не имело значения. Пусть дорога займет столько времени, сколько нужно. Он размышлял о своих победах и поражениях.
Его тяготили сомнения с тех самых пор, как он увидел пастора через свой идеально отрегулированный оптический прицел. Только тогда он признал, что данные были верны. Плантенстедта действительно отвели в комнату на втором этаже здания полиции. Но автоматические жалюзи можно было опустить, лишь воспользовавшись компьютерной сетью полицейского участка.
Ожидая, он размышлял. Каковы шансы, что следователи опустят жалюзи? Наверное, пятьдесят на пятьдесят? Но это ведь не группа захвата и даже не патруль. Работа этих людей — не останавливать насилие и убийства. Эти люди приходят уже после, и они не думают о безопасности. Он в значительной степени изменил процентное соотношение своего предположения и оказался прав. Ему повезло. Как в прошлый раз, в бомбоубежище, повезло им.
Операция в Порсгрунне была серьезным шагом назад. Не только потому что его унизили. Подстрелили. Что он оставил следы своей крови. Не только потому что он потерпел неудачу в ликвидации цели. Но больше всего потому, что он не смог уничтожить лабораторию.
Пастор — этот злобный мерзавец — спрятал вход в нее, а полиция его отыскала. Нашли вирусы. Бактерии. И тех педиков — мертвого и умирающего. Так ему и надо, этому пастору. Даже его застали врасплох. Приятно было почувствовать уважение к кому-то, даже к полиции. Нечасто такое бывало. В этой жизни добиваются чего-то только те, кто делает все возможное. Долго и трудно, пока работа не будет выполнена. Такие, как он сам.
Устранить Сёрена Плантенстедта было необходимо, чтобы ослабить давление со стороны Кита. Сделать работу над ошибками. Они были очень недовольны тем, какой оборот приняла эта операция. Но это не он решил, что операция будет проводиться в одиночку. Это решил Кит. И те, кто отдавал приказания Киту. Организация.
Полиция узнала о биологическом оружии, и это изменило все. Но для него это стало облегчением. Теперь хранить эту тайну — больше не его работа. Он мог сконцентрироваться непосредственно на своем объекте.
Стрелять из винтовки AWSM, опираясь на раненое плечо, было больно. Но он попал с одного выстрела. Ему оставалось только закрыть глаза, ощутить легкую боль от отдачи в глазу и проглотить вкус крови во рту. Прощай, пастор Плантенстедт.
Остался еще один.
Глава 89
Имя рядом с массивной дверью красного дерева было написано позолоченными буквами, высокими и тонкими, как спички. Они постучали, и замок тихо щелкнул.
Стены приемной были отделаны палисандром
[63]. Овальная, как миндальный орех, комната пахла сладковатым деревом. На полу лежал толстый красный ковер, который прекрасно поглощал звуки и вместе с висевшими на стене портретами шестерых мужчин в золотых рамах придавал приемной солидности. Посередине комнаты за точеным столом сидела секретарша — тощее существо с очками на самом кончике носа. Она гармонично вписывалась в интерьер, словно была частью датского дизайна комнаты. Оторвавшись от маленькой клавиатуры перед тоненьким, как бумага, монитором, она посмотрела на полицейских. Посреди стола лежал черный кожаный коврик, а на нем простая писчая бумага. «Симон Рибе. Адвокат Верховного суда
[64]. Депутат Стортинга. Адвокатская фирма «Riebe & Co».
— Кафа Икбаль и Фредрик Бейер?
— Все верно.
— Проходите. Он ожидает вас, — сказала она, рукой указав на дверь кабинета у себя за спиной.
Портрет Симона Рибе висел ближе к двери. А напротив висели портреты пяти его праотцов. Словно в противоположность им, портрет лидера партии «Хёйре» был выполнен в модернистской манере, нарочито темными и светлыми мазками, подчеркивающими его угловатое лицо. Освещение было мрачным. Хотел ли Рибе этим портретом сказать что-то о своей личности или о том, что страна, в которой он живет, обычно управляется социал-демократами, трудно было определить.
Только Фредрик собирался постучать, как дверь открылась. Показался советник Симона Рибе, Рубен Андерсен, которого Фредрик видел по телевизору.
— Проходите, — пропищал он, выставив вперед свою физиономию и старомодно склонив голову.
В отличие от приемной, кабинет Симона Рибе был правильной геометрической формы. Комната была прямоугольной, а в конце ее за письменным столом восседал Симон Рибе. За его спиной возвышался стеллаж с книгами. На одной из стен длинные оранжево-коричневые бархатные шторы обрамляли широкое окно, выходившее на Музей современного искусства Аструп-Фернли в квартале Тьювхольмен.
Строгую геометрию комнаты нарушала метровая белая мраморная статуя — изящная женская фигура. Вылепленный от бедер до шеи с плавными изогнутыми контурами торс с усеченными поднятыми вверх руками передней частью был обращен к стене. Линия изгиба, идущая от ягодиц, перетекая в спину и затем в шею, свидетельствовала о том, что перед зрителем истинное произведение искусства. Изваяние помещалось напротив окна на пьедестале из черного, как нефть, камня.
