Большая часть моих текстов касалась только новейшей истории физики и астрономии, охватывавшей период с конца XIX в. до настоящего времени. Однако я чувствовал растущую потребность погрузиться вглубь веков и больше узнать о ранних этапах истории науки, когда задачи и стандарты научных знаний еще не обрели современную форму. Чтобы лучше познакомиться с древней историей, я вызвался читать учебные курсы по истории физики и астрономии студентам Техасского университета. Из лекционных конспектов к этим курсам выросла еще одна книга, изданная в 2005 г.
[45]
Несмотря на то что в этой книге я уделял повышенное внимание ошибкам, неудачным гипотезам и даже подлым поступкам в истории науки, в целом у меня все же получился рассказ о прогрессе, идущем от первых неумелых шагов классической Греции к ранней науке эллинистических астрономов, математиков, физиков через драматичное развитие средневековых ислама и христианства к расцвету современной науки и научной революции. Я знаю, что такой подход к истории уже не в моде, и преднамеренно адаптировал то, что зачастую осуждается как «виг-интерпретация»
[46] истории науки. Поэтому я не был удивлен, когда некоторым историкам не понравилась тематика книги, несмотря на отсутствие в ней явных ошибок.
В завершение всей этой суматохи в марте 2016 г. на одном из своих заседаний в Балтиморе Американское физическое общество провело специальную сессию, названную «Диалог с автором: о книге Стивена Вайнберга “Объясняя мир”». Я написал текст для своего выступления заранее и в декабре 2015 г. опубликовал его в виде статьи в журнале The New York Review of Books. Эта работа сейчас перед вами.
Герберт Баттерфилд был тем самым кембриджским историком, который описал и осудил то, что он назвал «виговским подходом к истории». В 1931 г. в своей одноименной книге молодой Баттерфилд заявил, что «изучение истории с оглядкой на современность является источником всех грехов и софистики в исторической науке»
[47]. Особое презрение он выражал тем историкам, среди которых оказался и лорд Актон, кто судил о событиях прошлого, исходя из современных этических норм, и кто, к примеру, видел в виге Чарльзе Джеймсе Фоксе исключительно хранителя британских либеральных ценностей. Дело не в том, что Баттерфилд лично не хотел высказывать моральных суждений; просто он считал, что это занятие — не для историков. Согласно Баттерфилду, виговский историк, изучающий католиков и протестантов XVI в., уверен, что, «пока он не укажет правую сторону, из ткани истории будут торчать нитки».
Жесткие высказывания Баттерфилда были страстно подхвачены следующими поколениями историков. Для них оказаться «вигом» теперь не менее ужасно, чем прослыть сексистом, евроцентристом или ориенталистом. Не обошли стороной и историю науки. Историк науки Брюс Хант вспоминает, что, когда он учился в аспирантуре в начале 1980-х гг., слово «виговский» стало распространенным ругательством в среде историков. Дабы избежать подобных обвинений, люди перестали рассказывать об истории прогресса и описывать «общую картину», сместившись на изучение малых эпизодов, сосредоточенных в узких пространственных и временны́х рамках.
Тем не менее, читая учебные курсы по истории физики и астрономии, а также в процессе переработки своих лекций в материал для книги я пришел к мысли, что, как бы кто ни относился к «виговству» в других областях истории, но в истории науки подобный подход занял свое законное место. Очевидно, нет смысла говорить о правильном или неправильном в истории искусств или моды, а также, я думаю, это неуместно и в истории религии. Можно спорить о применимости подобной интерпретации в политической истории, но в истории науки мы действительно можем сказать, кто именно оказался прав. Согласно Баттерфилду, «ни окончательное решение, ни естественный ход событий, ни течение времени не позволяют однозначно утверждать, что Лютер был прав в споре с Поупом, или что Питт ошибался, а Чарльз Джеймс Фокс — нет». Однако мы можем с полной уверенностью сказать: время показало, что в отношении устройства Солнечной системы Коперник оказался ближе к истине, чем сторонники Птолемея, а Ньютон в правоте обошел последователей Декарта.
Таким образом, история науки имеет отличительные особенности, которые делают виговский подход полезным, но все же есть еще один аспект, из-за которого оглядка на современность причиняет беспокойство некоторым профессиональным историкам. Историки, которые сами никогда не занимались наукой, могут почувствовать, что не понимают современную науку, в отличие от действующих ученых. С другой стороны, необходимо иметь в виду, что ученые вроде меня не владеют мастерством работы с источниками так, как им владеют профессиональные историки. Тогда кому все же следует писать историю науки, историкам или ученым? Ответ мне кажется очевидным: и тем и другим.
Должен признать, что у меня здесь свой интерес
[48]. В упомянутой выше книге, основанной на моих лекциях, которые я читал в Техасском университете в Остине, я признаю, что «близко подбираюсь к опасной ситуации, старательно избегаемой современными историками, когда рассуждаю о прошлом, используя стандарты настоящего». Рецензии на мою книгу в основном были положительные, но в одной из них, опубликованной профессиональным историком в Wall Street Journal, я был подвергнут критике за свое внимание к современности. Рецензия вышла под заголовком «Виговский подход к науке».
Сейчас некоторая критика виговства со стороны Баттерфилда и других применительно к истории науки либо уже неуместна, либо не подразумевает дискуссии. Конечно, нам не следует слишком упрощать или пренебрегать этическими оценками, объявляя одних ученых прошлого безупречными героями или непогрешимыми гениями, а других — негодяями и дураками. Мы не должны пренебрегать фактами, свидетельствующими о том, что, например, Галилей был совершенно не прав в споре о кометах, который он вел с иезуитом Орацио Грасси, или о том, что Ньютон подгонял результаты своих расчетов, чтобы добиться согласия с наблюдаемой прецессией оси Земли. В любом случае современные стандарты нам следует применять к идеям и методикам, а не к личностям. Прежде всего, мы не должны думать, будто наши предшественники мыслили так же, как мы, только располагали меньшим объемом информации.
Именно баттерфилдовский запрет презентизма
[49], то есть «изучения прошлого с оглядкой на современность», бросает серьезный вызов виговским историкам науки. В 1968 г. Томас Кун, формулируя принципы истории науки, подчеркивающие ее внутреннее развитие, утверждал, что «по мере возможности (а полностью этого никогда нельзя сделать, поскольку иначе невозможно было бы писать историю) историк должен отодвигать в сторону науку, которую он знает»
[50]. Еще более бескомпромиссную позицию против использования современных знаний занимали некоторые социологи, изучавшие науку как социальное явление, в том числе ученые из известной группы «Социология научного знания» в Университете Бата.
