– ¿Por qué estoy aquí? – Зачем я здесь?
Шепчи не шепчи – Инес все равно проснулась.
– Не понимаю, о чем ты спрашиваешь. Ты здесь, чтобы тебя вылечили. Когда вылечат, ты сможешь дальше вести нормальную жизнь. Им просто нужно найти подходящее лекарство от твоей болезни. Сам увидишь.
– ¿Pero por qué estoy yo aquí?
– Зачем ты здесь? Потому что тебе не повезло. В воздухе летают микробы, и невезучий ты оказался под ударом. Вот и все. В любой жизни случаются взлеты и падения. Тебе везло в прошлом, а теперь для разнообразия не повезло. Когда выздоровеешь, когда поправишься – будешь благодаря этому сильнее.
Мальчик смотрит безучастно, ждет, когда завершится нравоучение.
– ¿Pero por qué estoy aquí? – повторяет он, словно разговаривает с бестолковым ребенком – с ребенком, который ничего не усваивает.
– Я не понимаю. Здесь есть здесь. – Он машет рукой, охватывая этим жестом не только палату с ее пустыми белыми стенами и цветком в горшке на подоконнике, но и всю больницу, больничный двор и дальше, за его пределами, весь белый свет. – Мы все тут. Здесь мы находимся. Где б я ни был, там мое «здесь». Где бы ты ни находился, там твое «здесь». Я не могу объяснить лучше. Инес, помоги мне. О чем он спрашивает?
– Он не тебя спрашивает. Он давно понял, что у тебя нет никаких ответов. Он спрашивает всех нас. Он взывает.
Голос – не Инес. Он звучит сзади – голос Дмитрия. Дмитрий, облаченный в опрятную форму медбрата, стоит в раме дверного проема, а за ним – сеньора Девито, пышущая здоровьем, при ней – стопка бумаг.
– Еще шаг – и я вызываю полицию, – говорит Инес. – Я не шучу.
– Слушаю и повинуюсь, сеньора, – говорит Дмитрий. – У меня к полиции великое уважение. Но ваш сын не просит вас грамматически разобрать фразу. Он спрашивает вас, зачем он здесь. С какой целью. К чему. Он требует ключа к великой тайне, с какой имеем дело все мы вплоть до скромнейшего микроба.
Он, Симон, говорит.
– У меня, может, и нет ответов, Дмитрий, но я не настолько туп, как тебе кажется. Вот где я нахожу себя. Я нахожу себя здесь, а не где бы то ни было еще. В этом нет никакой тайны. И никакого «зачем».
– У меня была одна учительница, она говорила так же. Когда мы спрашивали у нее, зачем, она не знала ответа и отмахивалась от вопроса. Нет никакого «зачем», – говорила она. Мы к ней без всякого уважения. Хороший учитель знает, зачем. Зачем мы здесь, Давид? Скажи нам.
Мальчик пытается усесться на кровати. Впервые он, Симон, осознает, что болезнь, возможно, серьезна. Под голубой больничной пижамой мальчик кажется сокрушительно тощим – а всего несколько месяцев назад расхаживал по футбольному полю, словно молодой бог. Вид у мальчика замкнутый, озабоченный; кажется, что он их едва слышит.
– Мне нужно в туалет, – говорит он. – Инес, поможешь?
Их долго нет.
Он, Симон, обращается к учительнице:
– Меня не удивляет, что этот тип Дмитрий преследует моего сына, сеньора. Он, как паразит, прицепился к нему давно и хватку не ослабляет. Но что здесь в такой час делаете вы?
– Мы сегодня начинаем уроки с Давидом, – отвечает она. – Начинать будем рано, чтобы он успевал отдохнуть перед приходом друзей.
– И чему вы сегодня собираетесь его учить?
– Совершенно точно не тому, как рассказывать истории, поскольку Давид уже состоявшийся сказитель. Нет, на сегодняшнем уроке мы вспомним числа.
– Числа? Если вы имеете в виду арифметику, то лишь зря потратите время. У Давида арифметика – слепое пятно. Особенно вычитание.
– Будьте спокойны, сеньор, вычитанием мы заниматься не будем. Вычитание, сложение, арифметика в целом для человека, у которого такой глубокий кризис в жизни, несущественны. Арифметика – она для тех, кто собирается отправиться в мир, чтобы покупать и продавать. Нет, мы будем изучать целые числа, один, два, три, четыре и так далее. Вот о чем мы договорились с Давидом. Теория чисел, что можно с ними делать и что происходит, когда числа подходят к концу.
– Когда это числа подходят к концу? Мне казалось, что свойство чисел в том, что им нет конца.
– Правда – и неправда вместе с тем. Это один из парадоксов, с которыми мы будем разбираться: как что-то может быть правдой и одновременно неправдой.
– Да она умная, а? – говорит Дмитрий. – Такая пригожая и вместе с тем такая умная. – И тут он совершает нечто удивительное: сгребает крошку учительницу в охапку и обнимает ее; она терпит это объятие с гримасой, но не протестуя. – Правда и одновременно неправда!
Что-то между ними – между сеньорой Девито, больничной учительницей, и Дмитрием, шваброносцем, – происходит?
– Вы говорите, что у Давида кризис, сеньора. Какой же? У Давида приключился припадок-другой невропатии, но, насколько я разбираюсь в невропатии, это не серьезное заболевание – вернее, вообще не заболевание, а физическое недомогание. К чему тут слово «кризис»?
– Потому что больница, сеньор, – серьезное место. У любого, кто попал в больницу, кризис, поворотная точка в жизни, иначе он бы тут не оказался. При этом, с некоторой точки зрения, любой миг нашей жизни можно было бы счесть кризисом: путь разветвляется перед нами, мы выбираем, налево нам или направо.
Мы выбираем, налево нам или направо: он понятия не имеет, о чем она толкует.
Возвращается мальчик, идет он напряженно, держится за Инес. Та подчеркнуто выжидает, чтобы Дмитрий убрался с дороги.
– Я сейчас уйду, querido, – говорит Инес. – Меня ждут в магазине. Боливара заберу с собой. Симон останется и присмотрит за тобой, а вечером опять буду я. Принесу тебе чего-нибудь вкусного. Знаю, какой скучной бывает эта больничная еда.
Querido: милый. Давно он не слышал этого слова из уст Инес.
– Идем, Боливар, – говорит она.
Собака, улегшаяся под кроватью Давида, не шелохнется.
– Оставь его, – говорит Симон. – Я уверен, людям в больнице все равно, что он тут ночует. Если набедокурит, белый свет не рухнет, Дмитрий приберется – ему за это платят. Я привезу Боливара домой на автобусе.
Он провожает Инес до парковки. У машины она обращается к нему, Симону. На глазах у нее слезы.
– Симон, что с ним происходит? – шепчет она. – Он со мной говорил. Сказал, чувствует, что умирает и ему страшно. На пользу ли ему тут быть? Тебе не кажется, что его надо забрать домой и ухаживать за ним как следует?
– Нам так нельзя, Инес. Если заберем его домой, мы так и не узнаем, что с ним стряслось. Я понимаю, что ты во врачей не очень-то веришь, не верю и я, но давай дадим им еще немного времени, они очень стараются. Мы с тобой можем присматривать за ним, следить, чтобы ему не навредили. Согласен, да, он напуган, и я тоже это вижу, но нелепо же говорить, что он умирает, – эта история ходит среди детей, у нее нет почвы.
