– Ого! – воскликнула Маша, окинув уважительным взглядом своего спутника. – Да вы разбираетесь в китайском театре?
Гризов промычал в ответ что-то по смыслу напоминавшее «Да, есть грех, я старый театрал».
– Не знала, что спектакль длится так долго, – призналась девушка. И, наклонившись к уху Антона так близко, что он ощутил приятный аромат ее духов, добавила: – Столько я не выдержу. Честно.
– Я тоже, – поддержал ее Гризов шёпотом, – если что, отель недалеко. Смоемся потихоньку. Главное, чтобы местные не закидали нас помидорам за неуважение к священному искусству. А пока наслаждайтесь представлением. Не зря же мы полмира пролетели. Надо хоть немного погрузиться в местный колорит.
Маша хотела еще что-то спросить, но передумала – император и его любимая наложница вдруг запели громкими трескучими голосами.
Теперь Гризов смог осмотреться по сторонам и сразу заметил своих. Это оказалось не сложно. Места туристам были куплены на один ряд. Так, видимо, экскурсоводу удобнее было их пасти, – вдруг кто потеряется? Туристы из России, они же как дети: все время норовят сбежать или заблудиться.
Чуть поодаль Антон заметил экскурсовода, девушку Валю, в роскошном черном платье. Рядом с ней сидели моложавые пенсионеры Игорь и Галя, рассматривая через театральный бинокль поющего императора. Чуть поодаль виднелся буддист-вегетарианец Василий Трен во всем белом, а за ним – о чудо – Федор, строитель из Москвы. Просто в клетчатой ковбойской рубашке. Федор был трезв. А его закадычного собутыльника, И Ван Чая, без которого Гризов уже не представлял ни одной попойки буйного строителя, поблизости не наблюдалось.
«Сподобился, надо же, – удивился Гризов, – вот уж не думал, что он сюда доберется. Особенно после своих политических заявлений про сто юаней. И трезвый… хотя тут ведь наверняка антракт будет, а там буфет… и больше, думаю, мы его трезвым не увидим. Надо проследить, чтобы Федя на радостях не полез потом на сцену. А то еще потянет спеть вместе с китайскими артистами на брудершафт».
Странные звуки со сцены нарастали, и Гризов был вынужден вернуться к просмотру китайской драмы, распланированной на несколько часов.
До этого дня Гризов вкушал музыкальные сочинения только в родном Санкт-Петербурге, тяготевшем к русскому и западному вариантам изложения оперы. А разница в подходах с китайским вариантом, надо сказать, была. И разница огромная. Вместо грудного меццо-сопрано, рождённого необъятными певицами, и лиричных партий теноров – в Пекинской опере зритель получал совсем другое представление. Первое время Антон, ожидавший услышать звуки, ласкающие слух, постоянно вздрагивал от каждого сюжетного поворота. Дело в том, что при этом кардинально менялся и музыкальный ритм. В такие мгновения изнеженное русско-европейской оперой сознание Гризова так и стремилось выплеснуться в астрал, чтобы только этого не слышать. Вместо тягучей мягкости голосов и кружевного изящества музыки – со сцены непрерывно разносились визгливые крики вокалистов, воинственный гром барабанов и пронзительные звуки Цзинэрху
[3].
«Да, – немного расстроился Антон, – серьезное испытание, оказывается. Это вам не Чайковского с Пуччини слушать».
Впрочем, после получасового просмотра этого колоритного действа сознание немного притупилось, и Гризов даже начал находить в нем очарование. Он вспомнил свой полет в Берлин, еще начинающим журналистом, когда немцы-организаторы повели его на выставку современного русского искусства. Поначалу там были похожие ощущения. Но в Берлине выставку устраивали русские художники, а те свое дело по художественной части знали на «отлично». Душой чуяли, что русскому человеку в Германии надо, чтобы по достоинству оценить их работы.
Едва войдя в длинную галерею, устроенную в бывшем цеху завода, Антон оказался перед столом, уставленным рюмками с водкой. Всем посетителям наливали бесплатно. Кто же откажется? Заходишь, выпиваешь и начинаешь обозревать художества. Буквально через двадцать минут вся бездарная мазня, что висела на стенах, начинает казаться гениальной. Даже некий скрытый смысл удается в ней отыскать. А если к столу подойти неоднократно, то и двойной смысл обнаружишь. «Вот это подход! Вот это организация культурных мероприятий, – с удовольствием вспоминал Гризов, – молодцы, художники».
Как ни старался он найти нечто прекрасное в Пекинской опере, получалось пока со скрипом. Красочно, помпезно, но как-то слишком громко. Обычно в родном Питере, когда он посещал с девушками оперу, Антон привык дремать или слушать музыку с закрытыми глазами. Там окружение и действие позволяли. Сейчас же этого не могло случиться никак: перед Машей Гризов не желал опозориться, тем более что сдуру даже успел прослыть знатоком. Но напряг был таким сильным, что для культурной смазки его душа уже просила, точнее настойчиво требовала того же самого, что получила в Германии – водки. И Антон с надеждой стал искать программку, чтобы уточнить, когда же предполагался первый антракт. Но программки не было, ни у него, ни у Маши.
К исходу первого часа Гризов даже с некоторой надеждой стал посматривать в сторону Федора, но тот на удивление стойко держался, никаких признаков бегства в буфет не подавал. Напротив, смотрел оперу во все глаза и слушал во все уши. А на лице его застыло восторженное умиление. Суровый строитель чуть не плакал, словно он всю жизнь был тайным поклонником Пекинской оперы и, наконец, смог увидеть ее воочию. Сбылась мечта.
«Вот это да, – подумал ошеломленный Гризов. – Крепкий мужик оказался, недооценил я строителя. А сам слабину дал. Только бы Маша не догадалась, что мне все это надоело. Надо держаться».
Он осторожно скосил глаза на владелицу косметического салона, но та тоже изо всех сил внимала происходящему на сцене. Чуть не плакала от восторга. Так прошло еще полчаса. Антракта все не было. Тогда Антон, не удержавшись, воспользовался своими способностями и выяснил, что первый антракт полагался терпеливому китайскому зрителю только через три часа после начала действия.
«Я не китаец, я этого не выдержу», – сдался Гризов, глядя, как император заходит на очередной круг почета, а влюбленная наложница семенит за ним сзади. И от безысходности вышел в астрал, устремившись к Сианю. Туда, где в последний раз ощутил чемоданчик с данными из подземелий «Пекинского общества плазмы».
Заместитель командующего ВВС Народно-освободительной армии Китая (НОАК) генерал Зихао, чье имя означало «героический сын», в наступавших сумерках лихо обогнул сопку и посадил двухместный ударный вертолет Harbin Z-19 на военном аэродроме, недалеко от Сианя. Открыв кабину, широкоплечий моложавый генерал поблагодарил штурмана за полет и приказал дожидаться его возвращения. Приземистое здание для персонала виднелось на краю полосы, сразу за выстроенными в ряд истребителями Chengdu J-10.
Поправил смятую форму, генерал легко спустился на землю по приставной лесенке и осмотрелся. Летное поле военного аэродрома было едва освещено, но и в этом тусклом свете Зихао разглядел, кроме военных машин, множество частных самолетов и роскошных гражданских вертолетов. «Похоже, вся партийная и военная верхушка уже здесь, – решил генерал, – значит, дело серьезное».
