Пианино? Превосходно! Это то, что мне сейчас нужно. Я передумала идти в комнату и пошла вместе с новой знакомой. Мы зашли в просторную залу, что была на первом этаже. Никого не было.
– Сейчас я начну играть, и все сбегутся чтобы послушать. Здесь любят и ценят музыку. Иногда, наш доктор Гжегож приезжает только ради того, что бы послушать как я играю.
Адриана прошла за фортепиано, но играть не начинала, что-то смущало её. Я огляделась по сторонам. Изысканный вкус у того, кто обставлял эту комнату. Тёмно-бардовые ночные занавески на огромных окнах, точно в девятнадцатом веке в бальном зале какого-нибудь английского замка. Камин, в котором лежала большая куча золы. Здесь бывали редко, и камин служил так же – не часто. На каминной полке стояли бронзовые статуэтки. Дама в шляпе, парочка влюбленных, и стройная балерина, изображающая па. Голубая ваза в японском стиле, с засохшими, но всё ещё привлекательными цветами. В углу стоял большой кожаный диван с ярко алой бархатной накидкой. На потолке красовалась громоздкая люстра, в стиле того же девятнадцатого века. Это было похоже на комнату из прошлого, или какой-то портал для возврата к былым временам. Адриана ерзала на стуле. Она была одета в длинное платье, открывавшее её спину, а спереди золотыми пуговицами был расшит корсет, завязывающийся над грудью. Платье было лёгкое, воздушное, но такое элегантное. Волосы были высоко уложены. Слишком аккуратно – ни торчало ни одной волосинки. Адриана у пианино отлично вписывалась в интерьер, создавая неповторимую атмосферу. Вдруг девушка резко повернулась ко мне.
– Почему ты попала сюда?
Наш разговор продолжался в течении минут двадцать – тридцать. Она рассказала мне о себе. Булимия у неё была уже четыре года. Началась она после анорексии, которая началась после того, как учитель физ-ры поставил ей двойку, сказав, что если так продолжится, она не пропихнёт свою жирную задницу в двери спортзала, и вообще в двери школы, и её вышвырнут, как прогульщицу. Но она не прогуливала, никогда. У неё были отличные отметки. Кроме физ-ры. Там были двойки. Она была одной из лучших учениц школы, мать и отец гордились её первыми местами на олимпиадах, как школьных, так и городских. У неё было много похвальных листов, грамот. Но учителю физ-ры было плевать. И не потому, что Адриане было тяжело с весом прыгать через козлов и коней, или забираться по канатам, а потому что этому уроду нравились стройные попки её сверстниц. Ада весила не сто пятьдесят, ни двести килограмм, а всего восемьдесят пять. После того, как она переболела анорексией, её вес остановился на сорок одном килограмме. Она была не высокого роста, но маленький вес был заметен, хоть тощей она и не выглядела. Не зная её истории, я бы никогда не с казала, что она больна. Она было стройна, не дурна внешностью. А улыбка у неё светилась добром, хоть и глаза часто были, напротив, печальны. Здесь она уже год. Был её девятнадцатый день рождения и тритий год булимии. Родители пригласили её близких друзей, родственников. Была тихая дружелюбная компания и обилие изысканных блюд и сладостей на столе. Адриана обещала себе держаться в этот вечер, и все шесть часов празднования боролась с желанием смести всё со стола прямо себе в рот. В пол одиннадцатого вечера, когда все разошлись, она помогла родителям убрать со стола. Мама сидела в зале, читала книгу. Отец ушёл спать. Адриана долго сидела у себя в комнате, борясь с желанием пойти на кухню.
Стоит передать то, что Адриана рассказала о своих родителях.
Их семья была весьма богатой. Они никогда не скупились ни на что. Дом был дорого и уютно обставлен. На своих встречах по работе они говорили исключительно о работе, но если случалось завести разговор о детях, они тут же рассказывали о своей дочери. Они восхваляли её заслуги и достижения, были преисполнены гордости за неё. Если Адриане случалось получить не удовлетворяющую их отметку, они тут же набрасывались на неё и заставляли зубрить каждый учебник, каждый листик учебных пособий, проходить сотни тестов в интернете. И пока они не станут довольны результатом, ей не позволялось выходить на улицу к друзьям. Она много времени проводила в закрытой душной комнате, заедая злость и обиду на родителей. Потом всё проходило, и она уверяла себя, что родители хотят ей только добра, и что если бы она не слушала их, то училась бы в каком-нибудь задрипанном колледже, а не в Санкт-Петербургском политехническом университете. Но не замечая того, булимия её сопровождала по жизни. И вот, в свой девятнадцатый день рождения, в пол первого ночи, она пошла на кухню и набрала себе кучу еды. Она закрылась в ванной и стала рассматривать пищу. Несколько салатов, бутерброды с красной рыбой и красной икрой. Тушёная курочка с золотистой корочкой. Тарталетки с креветками. Ассорти из море продуктов. Её любимое тирамису и эклеры с шоколадным кремом. Она ела всё, что попадало под руку. Она могла салат заесть эклером, а наверх – бутерброд с рыбой в прикуску с тирамису и тарталеткой. Она хватала руками салат и запихивала его себе в рот. Она ела до тех пор, пока живот не начинало распирать, а после этого засовывала два пальца себе в рот, и всё съеденное оказывалось в ванной. Она возвращалась к еде. Снова набивала живот и снова вызывала рвоту. Из носа, из-за напряжения, у неё пошла кровь, но она не сдавалась. Ей нужно было очистить желудок до последнего, так, чтобы во рту стало горько, от выходящей желчи. Два пальца уже не помогали, и она запихнула три. Она закашлялась, когда из желудка, кроме слизи ничего не могло уже выйти. Дверь в ванную открылась. Она забыла её закрыть за собой. Мама увидела отвратительное зрелище.
– Ада! Что ты делаешь? Разве наша дочь может себя так вести??!
Мать выругала её, заставила убрать за собой. Разбудила отца, отчитала дочь уже вместе с отцом, и, не стерпев такого позора, отправила её в центр доктора Гжегожа. С того дня, как она впервые переступила порог этого особняка, она больше не видела родителей. Она несколько раз выезжала в город с Гжегожем, и бывало, хотела попросить отвезти её к родителям, но воспоминания не давали ей это сделать. «Ничтожество, опозорила нас, ты не имеешь право так себя вести, разве для этого мы растили тебя» -всё это она слышала, когда ехала к доктору Гжегожу на первый прием. Но после приема она больше не видела их, не слышала их нытья. Поначалу ей было тяжело, но потом она поняла, что лишь здесь – свобода и облегчение души.
Звуки фортепиано заполонили пыльную залу. Я сидела на кожаном диване, по ближе к углу. В самом тёмном месте. Двери начали открываться. Раз за разом входили всё новые и новые лица. Якуб тоже был здесь. Доктор Гжегож, единственный, кто заметил меня в том странном мрачном углу, подсел ко мне. Мы слушали прекрасную мелодию и восторгались прелестными легкими движениями пальцев Адрианы. В этот момент, момент своего маленького триумфа, она была поистине великолепна. Она создавала невероятную атмосферу. Все уголки моей внутренней вселенной заполонила чарующая музыка. После мини – концерта все аплодировали девушке в длинном старомодном платье. Хоть платье и действительно было не очень современным, в нём читалась какая-то особая роскошь. Адриане оно придавало небывалую стать и изящество. Когда же музыка утихла, все снова разбрелись по разным углам. Всё это поведение окружавших меня людей приводило меня в состояние воодушевлённости. Каждый занят тем, чем хочет. В тоже время каждый после наслаждения от развлечений, не упускает возможность отблагодарить другого за прекрасно проведённое время. Здесь никто не спрашивал тебя, понравилось тебе или нет. Никто не лез в твою голову, не навязывал свои мысли. Тихо, уютно. Без лишних слов и суматохи, в этом доме царили мир и благодать. Иногда мне казалось пребывание здесь слишком однообразным и скучным. Но впечатления и чувства что я испытывала здесь, навсегда останутся в моей памяти и после смерти. Доктор, как и все после оваций, беззвучно вышел из комнаты и отправился к себе в кабинет. Сегодня он ночевал с нами, и вечером попросил написать записки, кому что привезти из города в следующий раз. Я заказала диск Леди Гаги и новые наушники. Покупал он всё из своего кармана, поэтому я решила, что неплохо обзавестись новой примочкой высокого качества. Мои наушники износились, работали наперебой, один порщал, но это придавало музыке, звучавшей в них, какую – то винтажность. В тот день я провозилась с книгой, прочла пару статей, просмотрела картинки. То, что я узнала из этой книги, не было открытием Америки. Описывались процессы гниения трупа, разложения тканей, органов, детально были описаны сроки исчезновения с лица земли тех или иных частей тела, в определённой последовательности. Что меня затронуло, так гипотезы о жизни после смерти. Но и в них я не нашла что-то особенное. Реинкарнация, вечный Рай, Ад и прочие библейские и нет темы. Меня утомила книга, и я решила достать Джен Эйр на английском. И естественно с русским экземпляром, для перевода. Я хороша знала перевод многих частей книги, но где-то всё же мне нужна была помощь. До ужина и после него я читала. Уже прозвенел сигнал к отбою, особняк погрузился в безмолвие и мрак. Тишина окутывала меня. Приглушённый свет фонаря проскальзывал через окно, создавая в комнате атмосферу ужастика. На улице был сильный ветер, позже я услышала, как дождь застучал в окно. Был конец августа, дожди не редкость. Тем более под Питером. Я вспомнила, что скоро моё день рождения. Нужно поговорить с доктором Гжегожем. Может, он отвезёт меня домой хоть в этот день. Мне было бы приятно провести его с мамой в каком-нибудь уютном французском кафе. Выпить чашку свежего кофе с круассанами, поесть мороженого, и поговорить, кто чем занимался в последнее время. А в конце я бы сказала, как сильно люблю маму и как скучаю по ней. А что бы она ответила мне…Мои мысли прервали шаги. Дверь тихонько открылась, и я увидела Якуба.
