— Ты же у нас товарищ не суеверный. Но если желаешь, можно исправить. Генерала, конечно, не дам, но майора запросто.
— Нет, что вы? Мне лишь бы было что предъявить.
— Ас ОМОНом мы разберемся. Не формально, а по существу. Напиши подробный рапорт по части ихних безобразий.
— И еще одно. Служебную машину пришлось помять.
— «Девятку»? На ходу она или нет?
— Не было времени проверить. Ребят забрали, я пока один.
— Как проверишь, звони. Если надо, пришлем эвакуатор.
Появившегося Каланцова Глеб встретил тепло, крепко пожал ему руку, внимательно рассмотрев свежий шов.
— Нормально. Мужика шрамы украшают. Главное, голова не болит?
— Я же не с размаху. Нежно чмокнул стекло.
Неизрасходованное возбуждение Каланцова свидетельствовало о том, что он не так часто попадал в подобные переделки.
— Шефу докладывали? — поинтересовался он.
— Пока устно, надо будет еще и письменно.
Твои подвиги расписал в лучшем виде.
— Не ругался, что упустили?
— Да нет.
Сиверов сам удивился, что у подполковника не возникло претензий. Понятное дело, омоновцы создали кучу осложнений. Но потом омоновцы убрались, они с Каланцовым остались вдвоем против одного. Или Звонарев не ждет слишком многого, не в курсе всех заданий, которые он, Глеб Сиверов, успешно провернул? Или слишком уж высокого мнения о Веденееве?
* * *
Ближайшие дни прошли без приключений.
«Пятерка» вела себя тихо, хотя от испуга все они отряхнулись достаточно быстро. «Как собаки от воды», — сравнил Каланцов. Сменщик Смольского выглядел исполнительным и безликим. Настолько безликим, что Глеб с некоторым напряжением запомнил его простую и непритязательную фамилию — Сергеев.
Зрение медленно улучшалось. У Глеба не было сомнений, что противник в курсе его проблем, спрятанных за темными стеклами очков. Веденеев с его опытом наверняка засек некоторую странность в движениях противника — в его приземлении после прыжка, в его манере стрельбы. Наверняка сделал правильный вывод, даже если никто не поставляет ему сведений.
Значит, он постарается использовать шанс. Предпримет еще одну попытку в ближайшее время, пока зрение Слепого не восстановилось.
Компания по-прежнему околачивалась в доме Воротынцева, но уже не общалась так активно. Они временно утратили интерес друг к другу. Все делали поодиночке — ели, пили кофе, читали, смотрели фильмы в домашнем кинотеатре, валялись в постели. Благо размеры дома позволяли.
Зато у некоторых появилась потребность пообщаться тет-а-тет с Сиверовым. Вначале Вероника поднялась на крышу — он ненадолго расположился здесь, чтобы проверить качество зрения относительно дальних и близких предметов. Часть крыши занимал зимний сад, и Сиверов видел ее через стекло — в купальнике.
Верхние рамы легко приводились в вертикальное положение. В такие жаркие дни, как сейчас, их открывали, чтобы впустить воздух, поэтому Вероника могла загорать под прямыми солнечными лучами.
— Вам хоть доплачивают за вредность? — голос Вероники был слегка приглушен толстым стеклом.
— Нет повода. Работа не из приятных, но таким, как мы, с самого начала никто не обещает удовольствия от процесса.
— Понятно. Но охранять тех, кого ненавидишь…
На этом можно язву заработать.
— Сильные эмоции я приберегу для какого-нибудь особого случая.
В зимнем саду было влажно. Ближнее зрение у Глеба восстановилось настолько, что он, не видя отдельных капелек пота, мог оценить блеск женской кожи. Без тени смущения Вероника сняла лифчик и осталась в треугольных трусиках-танго, узком символическом лоскутке ткани. Если она хотела проверить свое воздействие на мужское естество Глеба, то взялась за очень неблагодарную задачу. Между работой и личными чувствами он уже давно выстроил непроницаемую преграду.
— Кстати, я для вас ценный источник. Я ведь единственная из всей нашей компании общалась с Веденеевым. Вначале я даже думала, что он только меня преследует.
— Потом передумала?
— Здесь в Москве ему с самого начала представился случай подцепить меня одну. Смог бы наверняка, но не стал. Я для него — яркий представитель своего класса.
— Как оно было в Катаре?
Вероника не поверит, если он прикинется абсолютно несведущим. Наверняка считает, что он узнал об этом еще при получении задания.
— Больше в командировки я ни ногой! Я поехала на подхвате, все решали другие люди. Ошибок наделали кучу. Почему он не мстит адвокату, которого конкретно послали разрулить вопрос? Не мстит тому же самому Коломийцеву, которому с самого начала прикрыли задницу диппаспортом?
Нет, он видите ли взъелся на меня и на таких, как я.
Типа мы гнилая аристократия и нас нужно жестоко проучить.
Слепой пока еще не понимал, чего ради Вероника соизволила завязать с ним этот разговор.
Она решила, что зрелище практически обнаженного тела за стеклом не отвлечет старшего в охране от ее слов, а наоборот, сделает их более убедительными.
— Для всех остальных это просто приключение.
Они не верят в крупные неприятности. И скорей всего правы. Они нужны ему как приложение, как зрители. Чтобы размазать меня на публике, на виду у моих друзей.
«Теперь понятно, — убедился Слепой. — Хочет выделиться из компании, представить себя главной жертвой, чтобы я в первую очередь охранял именно нее». Слепого всегда поражала женская практичность. За каждым словом женщины и каждым вздохом кроется осознанное намерение.
— Я могу ошибаться, но, кажется, я знаю главную причину. Адвокатам ведь положены регулярные свидания с подзащитными. С самого начала он требовал, чтобы встречи происходили с глазу на глаз. Вполне обоснованное требование — этого требуют интересы дела. В конце концов, такова международная практика. Когда Приходько…
— Кто это?
— Адвокат. Человек, от которого многое зависело, — Вероника перевернулась на живот, прогнув спину и выставив на обозрение свои плотные ягодицы. — Когда Приходько счел для себя выгодным заболеть, мне пришлось самой отправиться на свидание. И тут выяснилось, что наш подзащитный видит во мне средство решения всех проблем. Если он страдает от прекращения половой жизни, я что, и с этим обязана помочь? Может, я нарушила свой гражданский долг, но тут я, извините, отказалась. Он сделал вид, будто ничего не произошло. Потом, когда закрутилось здесь, в Москве, я поняла, что его сильно задел мой отказ. Моя брезгливость. Брезгливость, конечно же, присутствовала на самом деле — арабской тюрьме далеко до голландской. Но главное: мне он не нравился. Да, я ему сочувствовала, желала добра, хотела помочь в меру сил. Но я не обязана любить его!
