Разговор не умолкает, но, по существу, мы говорим ни о чем. Я продолжаю метать свои вопросы, а когда темы иссякают, придумываю новые. На это уходят все силы, и спустя несколько часов я нахожу повод, чтобы уйти.
Обо мне после таких встреч они ничего нового не узнают. Никто из них не задает мне ни единого вопроса.
Я не вижу других причин, кроме полного отсутствия интереса.
Потянувшись к кулеру, наполняю стакан водой.
– Они расходятся, спустя столько лет. Мама, по-видимому, съехала из дома.
– И как вы к этому относитесь?
– А никак, на самом деле я так редко у них бываю. Для мамы это определенно к лучшему, а вот папа, боюсь, загнется. Или, кстати, может быть и нет, но только из-за своего чертовского упрямства. Он никогда не признается, как сильно от нее зависел.
Я чувствую, что Турбьёрн наблюдает за мной. Впрочем, он делает это постоянно, но есть различие между тем, чтобы смотреть и изучать.
– Когда вы говорите о родителях, я слышу совсем другой тон.
Вот он, его невод.
Скрестив руки на груди, я ощущаю, как мысленно дистанцируюсь. Испытываю странную смесь равнодушия и желания избежать раздражения. Я уже взрослая и живу своей жизнью, у меня нет ни желания, ни причин перепахивать то, что и так никогда не приносило плодов.
И все-таки придется.
Удивительно, почему наши встречи, хотя и редкие, оставляют такой яркий след в моей памяти.
– Немного сложно объяснить. К присутствию моего отца всегда нужно приспосабливаться, если только он находится в комнате. Будто бы он занимает все пространство. По его выражению лица всегда видно, что он думает и чувствует, а он относится к типу людей, которые думают и чувствуют очень много.
Меня сразу охватывает ощущение, которое я обычно испытываю, когда нахожусь с ним рядом. Я съеживаюсь, становлюсь молчаливой и незаметной, начинаю сомневаться, о чем я имею право думать и что мне позволено чувствовать. В памяти всплывает картинка. Отец сидит на диване и смотрит телевизор. Фыркает по поводу практически всего, что видит, а если и отпускает комментарии вслух, то исключительно презрительные.
Пытаться понять, что будет выглядеть достойным в его глазах – это приблизительно, как угадывать число муравьев в муравейнике.
– У отца по любому вопросу есть собственное мнение, и ему трудно смириться с тем, что кто-то может считать по-другому. – Сглотнув, я чувствую необходимость сделать глубокий вдох. – Признаться, иногда мне кажется, что я выбрала профессию юриста, чтобы однажды выиграть в споре с отцом.
– Значит, вы часто с ним спорите?
Я отпиваю еще немного воды.
– С папой спорить невозможно. Если нечаянно проговориться, что ты думаешь, потом придется выслушивать, как оно есть на самом деле. И если не уступить ему, он покажет со всей ясностью, что ты – идиот, неспособный даже осознать глубину своей неправоты. В подростковом возрасте я пыталась спорить с отцом, но потом поняла, что проще соглашаться. Оно того не стоило. При неудачном раскладе он мог ходить обиженным еще несколько дней.
– А мама? Что она делала во время ваших ссор?
Я слышу, как фыркаю в ответ.
– Сказать по правде, не знаю. По-моему, ничего.
Пытаюсь выудить из памяти картинку. Вот скрестивший руки на груди отец с самодовольной миной на лице. По другую сторону стола сижу я, преисполненная неистовой ярости, которая еще немного и перерастет в слезы. Но я не доставлю ему такого удовольствия.
А как же мама? Нет, ее я не вижу.
– Она могла зайти ко мне в комнату потом. Эти ссоры всегда заканчивались тем, что я в расстроенных чувствах запиралась в своей комнате. Она очень осторожно стучалась ко мне и пыталась оправдать его слова, вроде как смягчить самое неприятное. Хотя по ее тону было понятно – на самом деле мама считала, что отец не прав.
– И как вы к этому относились?
– К чему именно?
– Что мама не вступалась за вас?
Я опять фыркаю.
– Да вы знаете, моя мама вообще никогда и ни за что не вступалась. Даже за себя. Она как. ну, не знаю. Как какой-нибудь слайм. Я не имею ни малейшего представления о том, что она из себя представляет, потому что невозможно близко узнать человека, который никогда не высказывает свое мнение.
Повисает долгое молчание, и я вижу, что Турбьёрн выжидает. Невод полон – будет чем заняться.
– А как вел себя отец после ссор? Вы когда-нибудь возвращались к темам ваших споров?
– Нет. Обсуждать было нечего. Он был прав, а я заблуждалась. Точка.
– И он никогда не просил прощения, заметив, что расстроил вас?
– Отец? – Вопрос уже сам по себе вызывает недоумение. – В его словарном запасе отсутствует слово «прости». Словно это равнозначно признанию, что вся его жизнь была ошибкой с самого начала.
– Гм. – Турбьёрн глубоко задумался. Я понимаю его – для меня тоже отец всегда был психологической загадкой.
Доктор поправляет очки.
– Я вижу, что вы злитесь, рассказывая о родителях.
– Да, на самом деле так и есть. Я просто выхожу из себя, когда начинаю говорить об этом. И вообще, отец.
Внезапно меня обуревают сомнения. Что-то мешает мне произнести слова, которые вертятся на языке. Думать-то просто. Я много раз об этом думала, а временами даже жаловалась друзьям, но сказать прямым текстом, что мой отец – эгоистичная свинья, гораздо сложнее. Потому что это отражает действительность.
Эгоистичная свинья.
Его потребности всегда на первом месте.
Я откашливаюсь.
– Папа привык уделять слишком много внимания собственной персоне. Если его собеседнику однажды случится что-нибудь рассказать, спустя две секунды отцу удается перевести разговор на себя. Со временем все понимают, что он – зануда.
– А мама?
Я чувствую, как у меня опускаются плечи. Мое представление о матери труднее облечь в слова. Даже мысленно. Материнская неопределенность переносится на мои формулировки. Ведь мама не сделала мне ничего плохого, разве я имею право на нее злиться?
– С мамой все сложнее.
Она жила с моим отцом, как травинка в тени засохшего дуба. Листья опадали один за другим, а новых побегов все не было. Он так яростно защищает свою немощь и странные фобии, как будто сама жизнь стоит на кону. Я уже не говорю о всех его принципах. С годами места для маневра осталось так мало, что рядом с ним рискуешь задохнуться. Но маме приходилось дышать и выживать.
Звонок в домофон возвращает меня к реальности. Следующий клиент на подходе. Турбьёрн нажимает на кнопку у своего стула.
– Нам пора заканчивать. До нашей следующей встречи вы можете поразмыслить над вопросом о ваших отношениях с матерью.
