– Бокал белого, как обычно?
– Благодарю, с удовольствием.
– Сейчас посмотрю, что смогу предложить вам сегодня.
Получив свой бокал вина, я начала разгадывать взятый с собой кроссворд. Вскоре после подошла дама со стопкой бумаг. Как обычно, прежде чем подойти к своему столику, она задержалась возле меня и поздоровалась, добавив несколько вежливых слов о погоде. Дамир подал даме ее вино. На столе появилась хорошо знакомая мне стопка бумаг формата А4 и ручка, дама надела очки для чтения.
Сама не знаю, как это произошло, но, очевидно, я заговорила с ней. Возможно, я осмелела благодаря приветливому жесту Дамира с табличкой «Зарезервировано».
– Послушайте, – заговорила я, и дама взглянула на меня поверх очков. – Прошу прощения, я не отвлекаю вас?
– Нет, нисколько.
– Вы не знаете синоним к слову «рыцарский», одиннадцать букв, третья «а»?
– Можно взглянуть? – Поднявшись, она подошла к моему столику и склонилась над кроссвордом. – Может быть, «знатный»? Нет, букв маловато. – Дама подумала еще немного. – Можно, я присяду?
– Конечно!
Взяв свой бокал вина, она села рядом. Спустя некоторое время я сообразила сама.
– Благородный!
– Точно.
– А вот это? Оставляет отпечатки?
В течение часа мы вместе разгадывали кроссворд. Дамир наполнял наши бокалы и время от времени подходил, чтобы подсказать какое-нибудь слово. Еще принес нам оливки. Все это было так мило. Как будто мы частенько решаем вместе кроссворды. Только все разгадав, я выяснила, что ее зовут Маргарета, что живет она на Престгатан и полгода назад вышла на пенсию. Давно разведена, двое взрослых детей и трое внуков.
Насадив оливку на шпажку, Маргарета кивнула в сторону шины на моем левом плече.
– Что увас с рукой?
– Да так, ничего особенного, просто немеет немного. Ваши дети живут в Стокгольме?
– Нет, к сожалению. Сын и внуки – в Штатах, а дочка – в Гётеборге. Тоскливо жить так далеко от внуков, не участвовать в их буднях. Сейчас, на пенсии, у меня море свободного времени. Послушайте, я думаю про ваш локтевой сустав – у меня есть очень хороший мануальный терапевт, она обычно избавляет меня от злосчастного шейного остеохондроза. Может, она и вам сможет помочь? Хотите, дам ее телефон?
– Конечно.
Нажимая на кнопки мобильного телефона, Маргарета принялась записывать номер телефона на полях кроссворда.
– А у вас дети есть?
– Дочери тридцать лет, но внуков нет.
– Может, еще будут. Они нынче так поздно заводят семью. Сын женился в тридцать пять. Дочери тридцать семь, а детей все нет, и вдобавок ко всему она пару лет назад рассталась с мужем и сейчас уже начинает беспокоиться не на шутку. Дочь хочет детей, но посвятила слишком много времени карьере. – Маргарета взглянула на мобильный телефон. – Ой, уже шесть? Я совсем забыла про театр.
– Театр? Как интересно. А на что идете?
Она помахала Дамиру, с трудом справлявшемуся с наплывом клиентов у барной стойки.
– Признаться, даже не знаю. У меня абонемент, и билеты приходят автоматически. Вы любите театр?
– Да, но хожу достаточно редко.
Поднявшись, она надела плащ.
– Может быть, как-нибудь сходите со мной? Мне всегда приходит по два билета, и иногда трудно найти компанию.
– С удовольствием, было бы здорово.
Положив на стол несколько купюр, Маргарета поднялась:
– Спасибо за приятное общение. Завтра придете?
– Да.
– Тогда увидимся. Пока!
Она ушла, а я осталась сидеть. И просидела намного дольше обычного. Даже нарастающий уровень шума мне не помешал. Какое облегчение наконец с кем-нибудь поговорить. И, между прочим, мне показалось, что ей понравилось наше общение не меньше, чем мне.
В переулке раздается какой-то крик, отвлекающий меня от моих мыслей. За окном наконец начинает светлеть. Вернув покрывало на кровать, варю себе чашку кофе и усаживаюсь за кухонный стол, где разложены все фотографии из папиных коробок. Детские фотографии мама разместила в альбоме, но после закупорки сосуда она не могла расставить их в хронологическом порядке. И не потому, что их было слишком много. Большую часть они получили от меня. Фотография с нашей с Кристером свадьбы, Виктория в младенческие годы, потом – беззубая шестилетка, подросток на конфирмации и девушка, закончившая гимназию. Несколько фотографий с папиных и маминых дней рождения, когда я навещала их в доме престарелых.
Фотографии Виктории я развесила на стенах. Даже не знаю почему. Это сродни тренировкам факира: где бы я ни находилась, она отовсюду норовит пригвоздить меня взглядом. Я задаюсь вопросом: неужели все родители испытывают такие же муки совести? Мечутся в раздумьях обо всем, что они сделали и не сделали. Может, спросить об этом Маргарету? Смотрю на фотографию, где Виктории исполнился год. Мои руки помнят маленькое детское тельце. Помню ощущение объятия – как она обхватывала меня своими пухленькими ножками за бедро и цеплялась теплыми маленькими ручками за шею.
Как быстро все прошло. Как головокружительнобыстро. И закончилось прежде, чем я успела осознать настоящую ценность того, что имела.
Есть еще одна фотография, которую я часто рассматриваю. Фотография с раскопок под Лундом. Бенгт, Эва-Бритт, Сванте, Хенке и я стоим в ряд, взявшись за плечи. Из-под земли выглядывает каменная кладка стены, а Хенке делает мне рожки. На мне рабочие брюки с уплотненными коленками, резиновые сапоги и страшная тряпичная шляпа. Это ранняя весна 1981 года, сразу после магистерского экзамена. Будущее сулило мне многое. Мои познания произвели впечатление на профессора Свена Рюдина, пригласившего меня принять участие в археологических раскопках на острове Готланд предстоящим летом. Предложение делало мне честь. Единственное, что омрачало такую перспективу, – скорое расставание с друзьями, но рано или поздно мы окончим университет, и большинство из нас все равно покинет Лунд.
Это вовсе не означало, что мы перестанем общаться.
В тот вечер вся наша компания пошла отмечать мой успех в ресторан. Друзья переделали для меня текст шутливой рождественской песни про оленя, запряженного в упряжку Санта-Клауса и освещавшего ему путь замерзшей красной мордой – «Красномордый Рудольф». Из всей песенки помню только название – «Головастая Будиль» – и еще ощущение тепла на душе оттого, что они так ради меня постарались.
Подношу фотографию ближе к глазам, чтобы лучше рассмотреть лицо Хенке. Он улыбается на камеру, глаза щурятся на солнце, и волосы развеваются на ветру. Мой лучший друг студенческих лет, проведенных в Лунде. Я так и не смогла понять, что на самом деле он хочет большего, чем дружба. А как догадаться при полном отсутствии опыта в свои двадцать четыре года? Я все еще была девушкой. Двусмысленные взгляды и намеки я не улавливала и даже представить себе не могла, что мужчина может увидеть во мне нечто большее, чем я сама всегда вижу в зеркале. Конечно, я замечала, как Хенке старался сесть подле меня на вечеринках в пабе и лишний раз норовил пройти мимо, когда мы работали на раскопках, но мысль о том, что он мог быть в меня влюблен, никогда меня не посещала. Как и возможность самой в него влюбиться. Хенке был всегда такой веселый и предсказуемый. Эмоционально стабильный и готовый выручить в любой ситуации. По какой-то причине меня это совершенно не привлекало. Напротив, местами меня даже раздражала его забота. Хенке ставил меня в неудобное положение и сам выглядел нелепо, потому что одаривал меня тем, о чем я не просила.
