Нет, я никогда не понимала его любви ко мне. До того вечера, когда стечение обстоятельств не отбросило меня в другую сторону.
К Сванте должен был приехать друг детства. Сами они давно уже не общались, но поездку в Лунд организовали их матери, дружившие между собой. Друг детства переживал депрессию после разрыва отношений, и ему надо было на некоторое время уехать из Стокгольма. Матери посчитали, что пары недель будет достаточно. Вся компания обещала Сванте помочь. Как и я, Сванте приехал в Лунд в поисках свободы, но от его мамы так просто было не отделаться: она звонила ему практически каждый день на общий телефон в коридоре студенческого общежития и раз в неделю присылала посылку с едой. Веселыми вечерами наша компания поглощала съестные припасы из посылки, с хохотом зачитывая инструкции по приготовлению: «Когда разогреешь форму в духовке, она станет горячей. Не обожгись!»
Я поняла, что не меня одну тяготили родители. Правда, причины у всех были разные.
Мы купили билеты на спектакль Лундского студенческого театра. Играли пьесу Дарио Фо. Нам было известно, что страдающий депрессией друг детства, помимо учебы на факультете изобразительного искусства Викской высшей народной школы, мечтал о карьере актера, поэтому мы решили, что театр прекрасно подойдет для первого вечера. Около шести мы с Хенке и другие наши друзья пришли к Сванте, чтобы поприветствовать гостя и составить им компанию. Когда мы зашли, друг детства отлучился в туалет, но Сванте мимикой показал нам, что гость оказался вполне приличным. Даже очень приятным. И вот, появился тот, о котором говорили. Вначале он как будто занервничал от нашего внезапного вторжения в комнату, но спустя мгновение улыбнулся и, обойдя всех по кругу, поздоровался с каждым за руку.
– Кристер. Кристер. Кристер.
Сколько раз я мысленно возвращалась к этой нашей первой встрече. Ощутила ли я тогда что-то особенное, испытала ли нечто сверхъестественное? Не могу припомнить, чтобы это было так. Я знала только, что ему плохо, и хотела помочь, улучшив его настроение.
После спектакля мы пошли в клуб Смоландского студенческого землячества. Я оказалась между Кристером и Хенке. Кто-то взял себе пиво, кто-то вино и, подняв бокалы, мы стали обсуждать пьесу. Больше всех высказывался Кристер. Возможно, он так расстарался, чтобы почувствовать себя увереннее в незнакомой обстановке. Кристер провел подробный критический анализ главной мужской роли, а потом и всей пьесы в целом.
– Я считаю, что нарративная структура сгубила попытку Дарио показать неразрывный союз трагика и комика. Повествование слишком фрагментарно, оно превращается в барьер на пути понимания публикой драматического контекста. Ведь пьеса – это наблюдение за ускользающей реальностью, а здесь реальность и вовсе исчезает из поля зрения.
– Точно! – воскликнул Хенке, поднимая кружку с пивом. – Я не мог бы выразить эту мысль лучше.
Знавшие Хенке рассмеялись, поскольку его взгляды на театр и заумную критику были широко известны. На вечеринках он часто развлекался пародиями на тему телевизионной программы «Культура жива!».
– Вот именно, – продолжал Хенке, нам надо было пойти на «Побег из Нью-Йорка» вместо этого спектакля.
Сванте улыбнулся:
– Уж кому-кому, а тебе немного культурного ликбеза не помешало бы.
– Кинематограф тоже просвещает. Но там, по крайней мере, актеры говорят, как нормальные люди.
– Ты не один такой. – Кристер скрестил руки на груди. – Платон тоже ненавидел театр.
– Вот видите, меня ставят в один ряд с древними греками.
Кристер отпил немного вина.
– Платон утверждал, что искусство, которое всего лишь изображает реальность, аморально, потому что оно создает образ мира, самого по себе являющегося отображением объективной реальности. Он считал, что главной целью в жизни должен быть переход от поверхностного восприятия вещей к познанию чистой реальности. – Взявшись рукой за подбородок, Кристер повернулся в сторону Хенке. – И куда же уходит корнями твоя антипатия к театру?
Это был не просто вопрос. Даже манера, в которой он был задан, выдавала провокацию. Я взглянула на Хенке. К своему изумлению, я увидела злость на его лице, а ведь он никогда не терял самообладания.
– Просто я считаю, что лучше уж синица в руке, чем копать яму другому и ломать копья. А потом городить огород и поливать его, поднося воду решетом.
Кто-то один усмехнулся, но остальные сидели молча. Кристер поднял брови, притворно удивляясь. Едва заметный триумф. Над столом повисло напряжение. Хенке искал поддержку в моем взгляде, но я не ответила ему. Его реплика показалась мне излишне грубой, ведь Кристер страдал депрессией. Он продемонстрировал, что владеет вопросом и, очевидно, пытается разобраться в сути вещей. Надменность, скорее всего, связана со страхом и свидетельствует о его уязвимости. Неужели только я одна заметила, какой он ранимый?
Я почувствовала в Кристере нечто труднодоступное для понимания, и это привлекло меня, как нерешенная математическая задачка.
– Так-так, – Сванте хлопнул себя по коленям. – Кто-нибудь будет еще что-нибудь пить?
Общий разговор прекратился, сидевшие рядом стали беседовать между собой. Прошло около часа. Мы с Хенке обсуждали откопанные на днях находки – инструменты из сланца и обожженный каменный топор, было несколько версий о том, к какому периоду их отнести. Обнаружив, что Кристер скучает, я обернулась к нему.
– Я слышала, что ты учишься в Викской высшей народной школе.
– Да, или… – он опустил взгляд и начал ковырять ноготь большого пальца, – учился. Я слишком много пропустил в последний семестр.
Очевидно, об этом не стоило больше расспрашивать. Я поняла, что он имеет в виду депрессию. Мне было трудно подобрать слова – кто знает, может, он и вовсе не хочет об этом говорить.
– Сванте рассказывал, что ты успел поработать актером.
– Да, совсем немного. Серьезных ролей я не играл. Пока. Я до конца не определился, на что делать ставку в будущем – театр или живопись. Сейчас я нахожусь как будто в подвешенном состоянии.
Я кивнула. Его состояние было мне понятным.
– Но у меня есть контакты с галереей, которая хочет устроить выставку моих работ этим летом, так что, может быть, я выберу живопись.
– Как здорово! Я хочу сказать: это означает, что у тебя хорошо получается. Раз галерея хочет выставить твои работы. Разве нет?
– Да, это так. – Кристер вздохнул. – Но эти работы надо еще написать. – Он потянулся за бутылкой вина и предложил наполнить мой бокал, но я отрицательно покачала головой, и тогда он налил себе. – А написать картину – значит, отдать маленькую часть своей души. Сейчас я не готов на такую щедрость.
Его лицо выражало искреннюю грусть.
– И в какой технике ты рисуешь? Я имею в виду: маслом, акварелью или чем-то еще?
– В основном маслом. Немного темперой. А ты интересуешься искусством?
