Учитывая существование таких правил, которые, как нам говорят, обнаруживаются разумом и подтверждаются писанием, можно предположить, что есть определенные ответы на этические вопросы. Например, убийство, очевидно, дурно. И все же иногда Гоббс, казалось, утверждал, что в действительности нет ничего хорошего или дурного, просто людям так это представляется. Например, в самом начале «Левиафана» он писал:
Каков бы ни был объект какого-либо человеческого влечения, или желания, – это именно то, что человек называет для себя добром; объект своей ненависти или отвращения он называет злом… Ибо слова «добро», «зло»… всегда употребляются в относительном смысле в зависимости от того, кто их употребляет, так как ничто не бывает чем-либо таковым просто и абсолютно…
[236]
Это кажется противоречащим идее существования естественных законов нравственности, поэтому можно подумать, будто Гоббс лишь делал вид, что такие законы установило божество. Возможно, это была «благородная ложь», о которой говорил Сократ в «Государстве» Платона, – безобидный миф, нужный для того, «чтобы граждане с большей заботой относились и к государству, и друг к другу»
[237]. Однако благородная ложь не сработает, если она не останется в тайне для обманутых. Зачем Гоббсу понадобилось раскрывать шокирующую правду о том, что на самом деле нет ничего ни хорошего, ни плохого, а затем несколькими главами ниже пытаться убедить читателей в обратном?
Ответ заключается в том, что Гоббс не признавал этой пугающей истины. Когда он писал, что ничто не является «просто и абсолютно» добром или злом, он не имел в виду, что добра и зла не существует. Он пытался объяснить наше обычное использование этих терминов и работу нашего разума. Как раз перед этим отрывком Гоббс отмечает, что разные люди имеют разные симпатии и антипатии и что, поскольку наше физическое состояние постоянно меняется, одни и те же вещи в разное время у одного и того же человека могут вызывать различные и желания, и отторжения. По его мнению, разные влияющие на нас явления работают, вызывая в нашем организме процессы, которые и обнаруживают себя в нашем восприятии, желаниях и неприятии. Эти взаимодействия сложны, и мы не должны думать о желательности или нежелательности как о чем-то присущем внешним объектам и ситуациям. Например, красный цвет сам по себе не присущ плодам, а, скорее, является влиянием материи плода на наши органы чувств, так и то, что мы находим что-то желаемым (и, следовательно, называем это хорошим), следует понимать как сложное взаимодействие между нами и окружающей средой. Эта теория мышления и языка вызывает много вопросов, но нет оснований полагать, что она противоречит Гоббсовому изложению естественных законов нравственности. Что в конечном счете людям выгодно – это мир, независимо от того, осознают они это или нет. Гоббс надеялся, что, увидев истинность данного положения, люди придут к желанию мира и сочтут его благом.
Теперь мы в состоянии понять, что правильно, что вызывает вопросы, а что ошибочно в той затянувшейся критике этических доктрин Гоббса. В 1683 г., через четыре года после смерти Гоббса, Оксфордский университет издал постановление, осуждающее 27 «нечестивых доктрин» и «пагубных» публикаций
[238] в их защиту. Экземпляры «Левиафана» и «О гражданине» Гоббса были торжественно сожжены на университетском дворе, также сгорели более двух десятков работ других авторов, тогда как толпа ученых стояла у костра и всячески выражала одобрение. Похоже, это было последнее крупное публичное сожжение книг в Оксфорде
[239]. Вот две из доктрин, приписываемых Гоббсу в указе:
Самосохранение есть основополагающий закон природы и отменяет обязательность всех прочих, когда они вступают с ним в противоборство
[240].
В естественном состоянии не различается хорошее и дурное, правое и ошибочное; природное состояние есть состояние войны, в котором каждый человек на все имеет право
[241].
Вполне очевидно, что для Гоббса самосохранение в каком-то смысле лежит в основе различных естественных законов нравственности: если вы признаете, что люди хотят оставаться в живых, и все остальное предположительно отсюда следует. Но, хотя Гоббс начинает с этой эгоистичной предпосылки, он заканчивает бескорыстным «золотым правилом нравственности»: «Не делай другому того, чего ты не желал бы, чтобы было сделано по отношению к тебе» – или, как Бог изложил его Моисею, а Иисус повторил ученикам: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя»
[242]. Гоббс утверждает, что человек всегда имеет право защищать свою жизнь; это единственное право, которое не передается суверенной власти, когда человек соглашается подчиняться правительству. Но, как только люди заключают такое соглашение, это же право не позволяет принимать меры к усилению собственной безопасности, например наносить упреждающие удары. Ведь именно во избежание такой войны всех против всех Гоббс и выступал за подчинение законам суверена. Так что нельзя сказать, что для Гоббса самосохранение пересиливает все остальные соображения.
Что касается «естественного состояния», то это по определению затруднительное положение, при котором нет эффективного правительства, регулирующего поведение. Поэтому каждый будет делать, что ему нравится, по крайней мере так пессимистично предполагал Гоббс. Идея о том, что дурное поведение в гоббсовском естественном состоянии должно процветать, стала популярной темой комедий того времени: «В отношении женщин все мы находимся в естественном состоянии, – зубоскалил один пьяница, – каждый мужчина против другого, как бы мы ни притворялись»
[243]. Возможно, именно для того, чтобы подчеркнуть хаос такого состояния, Гоббс отмечал, что «понятия правильного и неправильного… не имеют здесь места»
[244]. Однако такой способ изложения вводил в заблуждение, поскольку, согласно Гоббсу, законы Бога вечны и должны применяться во всех ситуациях. Итак, строго говоря, в естественном состоянии существует различие между правильным и неправильным; просто никто этого не замечает.
В книге, опубликованной через шесть лет после оксфордского постановления, Джон Локк, помнивший, какой фурор вызвали труды Гоббса, постарался недвусмысленно сформулировать, что «естественное состояние имеет закон природы, которым оно управляется и который обязателен для каждого»
[245]. Гоббс избавил бы себя от многих неприятностей, если бы написал так же ясно, как Локк, поскольку и сам так думал. Вероятно, он пренебрег этим, поскольку хотел прежде всего испугать людей, подчеркнув анархию, которая будет преобладать при отсутствии правительства.
