Третья «нечестивая доктрина», названная в постановлении, звучала так: «Владения и сила дают право на правление, а успех в деле или предприятии провозглашает его законным и справедливым»
[246]. Это обвинение, возможно, первоначально было предъявлено Гоббсу из-за его очевидного отказа поддерживать роялистов в английских гражданских войнах после того, как их дело было проиграно. На последних страницах «Левиафана», которые он написал во второй половине 1650 г., через полтора года после казни Карла I, Гоббс косвенно затронул спорный вопрос о верности режиму Кромвеля. Следует ли повиноваться узурпатору, свергнувшему власть государя? Из его ранних политических трудов было ясно, что преданность – цена, которую нужно заплатить тому, кто способен защитить граждан, эта же мысль повторяется в конце «Левиафана». Согласно Гоббсу, когда сила неоспоримо находится на стороне захватчиков, а следовательно, они располагают бóльшими возможностями поддерживать мир, следует подчиниться новой власти. В 1650 г. это был режим, казнивший короля. Но из этого не следует, что для Гоббса успех восстания задним числом оправдывает цареубийство или любые иные прегрешения в прошлом. Верность режиму не требует одобрения методов, которые привели его к власти. Между тем, как отмечал Гоббс, «вряд ли есть какое-нибудь государство в мире, начало которого можно было бы по совести оправдать»
[247].
Гоббс не заявлял о каком-либо общем принципе, оправдывающем силу. За исключением одного очень особого случая, сила даже не дает права на правление, потому что, строго говоря, лишь согласие народа придает режиму легитимности. «Верховная власть, – как сказал Гоббс в “Левиафане”, – возникает из соглашения»
[248]. Как только кромвельский режим достаточно окреп для выполнения обязанностей правительства, согласие на такое правление стало целесообразно. Таким образом, сила – это необходимое предварительное условие права на правление, но обычно недостаточное. Особое исключение – случай Бога. Гоббс писал, что право Бога господствовать над людьми – помимо иудеев, с которыми он заключил отдельный завет, – «должно быть произведено… из Его непреодолимого могущества»
[249].
В начале 1652 г., через год после публикации «Левиафана», Гоббс вернулся в Англию после более чем десятилетия добровольного изгнания, проведенного во Франции. Его первой новой публикацией был преимущественно научный трактат De corpore («О теле»), существенная часть которого была написана задолго до этого. Наряду с естественнонаучными вопросами труд включал математику, немного логики, немного метафизики – в аристотелевском смысле, то есть трактовку фундаментальных понятий, описывающих мир, таких как причина, следствие, тождественность, пространство и время. Там содержались материалы о движении, тяготении, оптике, чувственном восприятии, животных, звездах, тепле, погоде и другие темы. Двадцатая глава, посвященная геометрии, была интеллектуальной катастрофой. Все остальное в книге давно забыто.
В «Левиафане» Гоббс задавался риторическим вопросом: «Кто же столь глуп, чтобы сделать ошибку в геометрии и еще настаивать на ней, когда другой обнаруживает ее?»
[250] Это замечание оказалось весьма неудачным, что с радостью продемонстрировал выдающийся математик Джон Уоллис. Он был пресвитерианцем, университетским деятелем и ранее активно участвовал в гражданской войне на антироялистской стороне, то есть трижды враг Гоббса. Тон обмена мнениями между Гоббсом и Уоллисом можно оценить по названиям некоторых из их сочинений: «Признаки абсурдной геометрии, сельской речи, шотландской церковной политики и варварства Джона Уоллиса», «Работа над ошибками для господина Гоббса, или Школьная муштра за плохо выученные уроки». Убив шесть лет на противостояние, Уоллис объяснял одному своему другу, почему потратил столько сил, чтобы преподать Гоббсу урок. Дело в том, что Гоббс нападал на университеты и духовенство, «как будто во всем христианском мире нет и крупицы здравого смысла… Он считает, что человек не в состоянии постичь религию, если не разбирается в философии, и, в свою очередь, философию без соответствующей математической подготовки». Поэтому математику пришло время показать Гоббсу, «как мало он понимает в математике, на которой основывает свое учение»
[251].
Гоббс говорил, что Уоллис боролся с ним от имени «всех церковных служителей Англии»
[252], что было недалеко от истины. Обращение Гоббса к «квадратуре круга» дало его врагам прекрасный повод для нападок. Эта древняя задача имеет своей целью построение квадрата, равного по площади данному кругу, с использованием только немаркированной линейки и циркуля. Вычисление квадратуры круга еще в Афинах V в. до н. э. расценивалось как шутка, и не потому, что задача уже тогда была признана неразрешимой, а потому, что это стремление считалось своего рода наваждением. Квадратура круга упоминается в комедии Аристофана «Птицы», и ее вычислениями, как говорят, развлекался в тюрьме Анаксагор, которого считают учителем Фукидида. Данте упоминал о неразрешимости проблемы в своем «Рае», хотя, возможно, ему следовало включить задачу в описания ада или чистилища. К 1755 г. Французская королевская академия оказалась буквально завалена различными предполагаемыми решениями и постановила больше не рассматривать эти попытки.
В 1882 г. неразрешимость задачи была окончательно доказана, но многочисленные попытки справиться с ней принесли немало ценных достижений, хотя и наряду с горами мусора. Во времена Гоббса некоторые серьезные математики все еще думали, что задачу можно решить, тогда как Декарт, Ферма и многие другие уже не были с этим согласны. Да и Гоббс ни в коем случае не был одержим этой идеей. И тем не менее, все глубже и глубже погружаясь в абсурдность математики, пытаясь опровергнуть беспощадного Уоллиса, Гоббс сделал признание: «Либо я один безумен, либо я один разумен. Третьего и быть не может, разве только кто-то может сказать, что все мы безумны»
[253].
Действительно интересно в этой в общем-то бесславной истории то, что отчасти именно философские взгляды Гоббса сбили его с толку. Уоллис признавал значение алгебры в геометрии, но Гоббс – как и многие другие в то время – думал, что этот новомодный подход, впервые предложенный Декартом, слишком абстрактен, а потому недостоин внимания. Он высмеивал символические обозначения новой геометрии, страницы которой выглядят «как будто их курица лапой накорябала»
[254]. Ключевой недостаток современной геометрии, как ее видел Гоббс, заключался в том, что она утратила свое прикладное значение, которое и делает науку ценной, и вместо этого сосредоточилась на излишней точности. Некоторые из «квадратур» Гоббса, или способы построить квадрат, равный по площади кругу, были достаточно точными для всех практических целей, по крайней мере по его мнению. Так и что с того, если они не удовлетворяют бессмысленным стандартам таких крючкотворов, как Уоллис?
