Ибо тот, кто при наблюдении чего-либо совершающегося перед ним будет исследовать ближайшую и непосредственную причину этого и отсюда перейдет к исследованию причины этой причины… должен будет в конце концов прийти к заключению, что существует… первичный двигатель, то есть первичная и предвечная причина всех вещей. А это именно то, что люди разумеют под именем Бог
[290].
Во времена Гоббса логический вывод существования Бога из существования мира показался бы почти неопровержимым для любого последователя строгой логики. Лишь столетие спустя начали обсуждаться веские основания для сомнения в таком ходе мыслей, особенно в «Диалогах о естественной религии» Юма, опубликованных уже после его смерти. Нет никаких признаков того, что Гоббс заметил в богословских рассуждениях какие-либо из тех недостатков, которые впоследствии обнажил Юм.
Следует, однако, рассматривать вероятность, что Гоббс был атеистом, сам того не сознавая. Можно ли считать его материального Бога настоящим Богом? Бойль, например, не представлял, как это возможно: «Как материальный предмет может создавать материю и иметь неограниченную власть, признаюсь, я не понимаю»
[291]. Если веру в физического Бога считать атеизмом, то Гоббс действительно был атеистом, даже если искренне верил, что это не так.
Есть еще одна концепция Бога, даже более неортодоксальная, чем официальная точка зрения Гоббса. Некоторые люди подозревают, что он тайно разделял именно ее. Это теория Спинозы, гласящая, что Бог и природа, по сути, одно и то же. Гоббс явно отвергал эту идею: «Ведь имя Бог означает причину мира, утверждающие же, что мир есть Бог, утверждают, будто мир не имеет никакой причины, то есть что Бог не существует»
[292]. Несмотря на это официальное отрицание спинозизма, многие выводы могут быть сделаны из частного замечания, которое, похоже, выдает всю подноготную и выявляет Гоббса как скрытого спинозиста. Гоббс прочел опубликованный в 1670 г. печально известный «Богословско-политический трактат» Спинозы и сказал Обри, что Спиноза превзошел его и что он сам «не отваживается писать так смело»
[293].
Спиноза в своем «Трактате», написанном под влиянием некоторых работ Гоббса, пошел гораздо дальше, чем Гоббс, в текстологической критике Библии, скептическом отношении к пророчествам и чудесам, а также в других религиозных вопросах
[294]. Было несколько тем, по которым Спиноза высказывался смелее Гоббса, и в которых Гоббс мог тайно с ним соглашаться. В частности, вероятно, это касалось чудес. Спиноза настаивал, что идея чудес бессмысленна и, следовательно, они никогда не существовали. Гоббс же писал, что они случались в библейские времена, но перестали происходить со смертью апостолов. Такое внезапное прекращение сверхъестественных деяний соответствует представлениям протестантов, в то время как католики обычно утверждают, что чудеса продолжаются по сию пору. Возможно, Гоббс сомневался во всех чудесах, но считал, что не может отрицать те, что описаны в Библии. Проблема теории, согласно которой Спиноза отождествлял Бога с природой, на что ссылался Гоббс, состоит в том, что сам Спиноза, по сути, не распространялся об этой доктрине. Его воззрения прояснились, когда уже после смерти Спинозы была опубликована его «Этика», которой Гоббс никогда не видел. Один короткий кусочек в книге, прочитанный Гоббсом, подразумевает такие взгляды, но и только. И утверждение, что и Гоббс полагал так же, но не решался писать об этом, неубедительно.
О Спинозе мы поговорим в следующей главе. Он разделял восхищение Гоббса геометрией, хотя оно и принесло ему значительно меньше вреда, нежели Гоббсу. Обоих осуждали современники и несколько последующих поколений. Но, хотя Спинозу когда-то поносили по крайней мере не меньше, чем Гоббса, в конце концов многие стали считать его одним из самых привлекательных философов. Гоббс же такой любви не завоевал.
Глава 3
Дуновение будущего
Спиноза
По произволению ангелов и приговору святых мы отлучаем, отделяем и предаем осуждению и проклятию Баруха Эспинозу… Да будет он проклят и днем и ночью, да будет проклят, когда ложится и встает; да будет проклят и при выходе, и при входе! Да не простит ему Адонай, да разразится его гнев и его мщение над человеком сим, и да тяготеют над ним все проклятья, написанные в книге законов!
Предупреждаем вас, что никто не должен говорить с ним ни устно, ни письменно, ни оказывать ему какие-либо услуги, ни проживать с ним под одной крышей, ни стоять от него ближе чем на четыре локтя, ни читать ничего, им составленного или написанного!
[295]
С этими словами, произнесенными 27 июля 1656 г., португальско-еврейская община Амстердама изгнала Спинозу. Ему, сыну торговца фруктами, было тогда 23 года, и некогда он считался многообещающим знатоком Библии. Амстердамская синагога была падка до отлучений, практиковала их часто, иногда в ответ на относительно незначительные оплошности. Два друга Спинозы были подобным образом прокляты и изгнаны в ту же неделю. Но кара Спинозы стала самым свирепым отлучением, когда-либо совершенным конгрегацией.
Прошлое еврейской общины сделало ее особенно чувствительной к любому, даже кажущемуся вызову. Ее составляли бывшие евреи-марраны, которых поколениями принуждали жить по христианским канонам в их родных краях – Испании и Португалии. В конце XVI столетия они перебрались в Амстердам, чтобы вновь начать открыто жить как иудеи. Значительная часть знаний Моисеева закона и традиций была утрачена в годы, когда их предков вынуждали исповедовать свою веру втайне. На самом деле к моменту бегства в относительную свободу Нидерландов их искренним попыткам правоверной иудейской жизни препятствовало то, что многие успели забыть, в чем она состоит. Лишь некоторые члены Амстердамской конгрегации могли читать на иврите (Спиноза был одним из тех, кто мог).
По сути, амстердамские евреи оказались неофитами в иудаизме и проявляли рвение новообращенных. Они были скоры на расправу с любым из собратьев, чье поведение могло показаться угрозой недавно возвращенной вере. В этом отношении их раввины стали едва ли не отражением испанской и португальской инквизиции, неусыпно надзиравшей за их предками – марранами. Инквизиторы справедливо подозревали, что многие из «выкрестов» (то есть обращенных иудеев) тайком упорствуют в старой вере. В том же духе амстердамская синагога пристально следила за нарушениями среди «новых евреев». Хотя в основном раввины занимали себя слежкой за банальными проступками вроде разговоров во время службы, не было недостатка и в серьезных ересях, с которыми также случалось иметь дело. Пожалуй, неудивительно, что культура марранизма с его своеобразной смесью христианства и иудаизма, с его традицией интеллектуальных ухищрений должна была оказаться рассадником неортодоксальных идей.
