Сегодня мы много знаем о «мельчайших составных частях» материи. Частично благодаря более совершенным приборам, но в основном благодаря тому аспекту науки, который Локк явно недооценил, а именно формулированию и проверке теорий. В конце концов разница между Ньютоном и современными учеными заключается не только в том, что у последних есть более впечатляющие микроскопы. Тем не менее это улучшенное знание микромира не позволяет нам сделать вывод о взаимодействиях тел таким образом, каким математик может продемонстрировать «свойства квадрата или треугольника». Прикладная физика – это не совокупность необходимых истин, подобно чистой математике, и тем более это не такие знания, которыми обладает часовых дел мастер о своем творении. Итак, Локк ошибался в двух отношениях: он был неправ, что мы никогда не сможем исследовать микроскопический мир, и ошибался в отношении того вида знаний, который мы получили бы, если бы могли. Беда в том, что Локк разрывался на части. С одной стороны, он был уверен, что микроструктура материи является ключом к ее поведению; с другой – он находился под влиянием идеи древних греков о том, что геометрия – это образец знания. Именно из-за этого ему было трудно понять, какой должна быть настоящая физическая наука.
В то время как, согласно Локку, такая наука всегда нам недоступна, наука о морали вполне возможна. Мораль, как он полагал, можно свести к вопросу демонстрации, хотя, когда один друг пригласил его провести такие этические демонстрации, Локк сослался на занятость
[459]. Однако Локк в общих чертах пояснил, что имеет в виду:
Положение «Где нет собственности, там нет и несправедливости» столь же достоверно, как и любое доказательство у Евклида: ибо если идея собственности есть право на какую-нибудь вещь, а идея, которой дано название «несправедливость», есть посягательство на это право или нарушение его, то ясно, что, коль скоро эти идеи установлены таким образом и связаны с указанными названиями, я могу познать истинность этого положения так же достоверно, как и того, что три угла треугольника равны двум прямым
[460].
Но, несомненно, Локк в очередной раз был введен в заблуждение своим восхищением геометрией, поскольку такой образ мышления подталкивал бы нас к поиску ответов на этические проблемы в словопрениях. Как заметил в своей записной книжке молодой Джордж Беркли, по мнению Локка, «чтобы продемонстрировать мораль, нужно только составить словарь и посмотреть, какие слова в него попадут»
[461]. Сложно представить себе, как это могло бы помочь ответить на трудные вопросы о поведении, которые, по словам Локка, отчасти побудили его написать «Опыт».
Определение, данное Локком знаниям вообще, опять же к сожалению, больше подходит для математических и других необходимых истин, чем для многих других тем:
На мой взгляд, познание есть лишь восприятие связи и соответствия либо несоответствия и несовместимости любых наших идей. ‹…› Где есть это восприятие, там есть и познание: где его нет, там мы можем, правда, воображать, догадываться или полагать, но никогда не имеем знания, ибо когда мы знаем, что белое не черное, – что же мы делаем помимо того, что воспринимаем несоответствие этих двух идей? Когда мы сами с величайшей достоверностью приобретаем доказательство того, что три угла треугольника равны двум прямым, – что же мы делаем помимо того, что воспринимаем, что равенство двум прямым углам необходимо соответствует трем углам треугольника и неотделимо от них?
[462]
Учитывая его предположения, нетрудно понять, как он пришел к такому пониманию знаний. Загляните в свой разум, говорит Локк, и то, что вы там обнаружите, – это идеи. Казалось, Локк полагает, что знание – это своего рода внутреннее восприятие, поэтому оно должно заключаться в том, чтобы видеть отношения между этими идеями. Таким образом, мы можем увидеть в результате проверки, что наша идея белого не совпадает с нашей идеей черного, поэтому мы знаем, что белое не есть черное. Но это не совсем обычная иллюстрация знания: большинство повседневных примеров того, о чем мы думаем, что знаем, кажется, совсем не соответствует определению Локка. Возьмем утверждения: «Температура кипения воды на уровне моря составляет 100° С», «Сократ был приговорен к смертной казни» или «Соседская собака снова заболела». Ничто из этого не станет известно, если просто заглянуть в наши собственные умы: тут необходимо какое-то внешнее наблюдение, эксперимент или изучение. На худой конец, Локк мог заявлять, что мы придем к познанию математических истин, постигая отношения между нашими собственными идеями, например работая с доказательствами в наших головах. Но он был вынужден сделать вывод, что везде, где есть «недостаточное выявление связи между теми идеями, которые у нас есть… мы абсолютно не способны ко всеобщему и достоверному познанию и… предоставлены исключительно наблюдению и опыту»
[463].
Далее в «Опыте», однако, Локк нашел место для более простой формы знания, которая получается из наблюдения за внешним миром:
Хотя знание о существовании вещей вне нас при посредстве наших чувств не так достоверно, как наше интуитивное познание или выводы нашего разума, касающиеся ясных отвлеченных идей нашего ума, оно все же дает достоверность, которая заслуживает названия познания…никто, я думаю, всерьез не может быть таким скептиком, чтобы не иметь уверенности в существовании вещей, которые он видит и осязает
[464].
Это «чувственное» знание, как он его назвал, не может быть согласовано с его официальным определением знания, но для Локка здравый смысл был важнее последовательности, и он не мог прийти к выводу, что мы не знаем того, что видим и чувствуем.
Локк прекрасно понимал, что все эти разговоры об идеях чреваты скептицизмом: «Как же ум, если он воспринимает лишь свои собственные идеи, узнает об их соответствии самим вещам?»
[465] Локк слегка потоптался вокруг этого вопроса, но он был слишком пропитан здравым смыслом, чтобы всерьез увлечься сомнениями в духе Декарта. Локк писал: если кто-то заявляет, что «все, что мы за всю свою жизнь видим, слышим, осязаем, вкушаем, думаем и делаем, есть лишь обманчивый и призрачный ряд длинных сновидений», то «такому скептику я предлагаю принять во внимание следующее: если все сон, то его вопросы тоже лишь сон, и поэтому бодрствующему человеку нет большой надобности отвечать на них»
[466]. И даже если эта жизнь – всего лишь сон, добавляет Локк, боль и удовольствие, которые мы испытываем в нем, делают его вполне реальным для нас.
