Тем не менее, хотя Локк и не принимал в расчет такие радикальные формы скептицизма, он настаивал на том, что объем наших знаний о физическом мире гораздо более ограничен, чем многие думают. Это знание «простирается лишь настолько, насколько мы имеем непосредственное свидетельство наших чувств, обращенных на единичные предметы, воздействующие на наши чувства в данное время, и не далее»
[467]. Например:
…хотя весьма вероятно, что в данную минуту существуют миллионы людей, однако, когда я пишу это в одиночестве, я не имею в этом той уверенности, которую мы строго называем знанием. Впрочем, большая вероятность этого устраняет для меня всякие сомнения, и с моей стороны разумно совершать разные поступки в уверенности, что теперь в мире существуют люди… Но это лишь вероятность, а не знание
[468].
Сам Декарт не был бы таким осторожным. Хотя именно он, а не Локк, думал, что следует дать серьезный ответ на вопрос: «Откуда я знаю, что я не сплю?», в конце концов Локк умерил свои амбиции в отношении знаний.
Локк безбоязненно применял свою умеренную форму скептицизма к некоторым философским противоречиям того времени. Если Декарт и в действительности большинство других мыслителей утверждали, по крайней мере публично, что простая материя не способна думать, Локк не видел причин, по которым Бог не мог создавать чисто физические существа, обладающие способностью мыслить. Мы просто не знаем достаточно, чтобы решить, возможно такое или нет. Подобная идея считалась близкой к ереси и была одной из тем, обсуждаемых в переписке с епископом Вустера, который утверждал, что многие взгляды Локка подрывают веру. Обращаясь к этому вопросу, Локк сделал проницательный вывод, который по-прежнему актуален для сегодняшних рассуждений о разуме и материи. Часто говорят, что нельзя понять, как грубая материальная субстанция может быть сознательной, и что это опровергает любой физиологический взгляд на разум. Но Локк отмечал, что не менее загадочно то, как нематериальная душа может быть сознательной, так что тот факт, что проблема сознания озадачивает, не решает вопрос в любом случае.
Размышления Локка о душе привели его к проблеме «тождества личности», то есть к вопросу о том, что делает меня одним и тем же человеком на разных этапах моей жизни. В то время это была актуальная тема в ученых кругах, поскольку в целом считалось или, по крайней мере, люди надеялись, что наши тела будут воскрешены в день страшного суда и что мы, таким образом, будем жить снова. Это порождало несколько загадок. Необходимо ли, чтобы те же самые частицы материи, которые составляли наши земные тела, были вновь собраны вместе? Если так, что случится, если меня съест каннибал? И, если Декарт был прав, что душа отделена от тела, почему все равно должно иметь значение то, что происходит с моим телом? Связанные с этим парадоксы возникают и сегодня, но обычно о них пишут писатели-фантасты, а не богословы. Например, в «Звездном Пути» люди регулярно путешествуют с помощью луча-транспортера, который «дематериализует» их в одном месте и затем собирает в другом. Но должен ли такой луч нести атомы исходного человека или просто информацию об этих атомах? В нескольких эпизодах сериала этот луч работает неправильно и создает двух человек (или, возможно, мы должны сказать два тела) в пункте назначения. Это означает, что он транспортирует только информацию, а не атомы, и что тела путешественников уничтожаются при отправлении, а затем заново создаются по прибытии из новых материалов в соответствии с переданной схемой
[469].
Локк хотел бы знать, что происходит с сознанием путешественников в таких случаях. Он определял «личность» как сознающее себя существо, которое «может рассматривать себя как себя»
[470], и утверждал, что оно имеет одно и то же сознание в разное время и в разных местах, что определяет тождество личности. Локк не пояснил, что значит иметь такое же сознание, но, кажется, это в первую очередь вопрос памяти: «Ибо, насколько разумное существо может повторять идею прошлого действия с тем же самым сознанием о нем, какое у него было сначала, и с тем же самым своим сознанием о всяком теперешнем действии, настолько оно и есть одна и та же личность»
[471]. Новизна этого предположения заключается в том, что оно делает неуместными все вопросы о том, из чего сделаны люди. Неважно, состоит воскресшее или перенесенное тело из того же физического материала, что и оригинал, или имеет физическое отношение к оригиналу. Также не имеет значения, участвуют ли здесь какие-либо нематериальные души. Все, что имеет значение при решении вопроса о предполагаемом тождестве личности, – это сознание и память.
Эта идея имела некоторые странные последствия, которые Локк спокойно принял. Человек может, например, сменить тело: «…если душа князя, унося с собой сознание прошедшей жизни князя, войдет в тело башмачника и оживит его сейчас же, как оно будет покинуто своею собственной душой, то всякий видит, что это будет та же самая личность, что и князь, ответственная только за действия князя»
[472]. И если трезвый человек вообще не помнит, что он делал, когда был пьян, то пьяные и трезвые люди – буквально разные люди. Однако, отмечал Локк, с точки зрения закона вполне разумно наказывать трезвого мужчину, даже если он утверждает, что не помнит, что делал в пьяном виде, потому что невозможно доказать, что он не лжет. Лучше оставить это на Божье усмотрение, добавляет Локк, дабы увериться, что лишь справедливые награды и воздаяния будут розданы в день страшного суда.
Описание Локком тождества личности было первой полноценной философской трактовкой предмета. В XVIII в. несколько мыслителей подвергли его серьезной критике. Например, богослов и философ епископ Батлер и некоторые другие утверждали, что память предполагает тождество личности и, следовательно, не может быть использована для его определения. Я могу думать, что вспоминаю, как делал что-то, но на самом деле помню это лишь в том смысле, что, делая что-то, был самим собой. Как быть, если юноша вспоминает свое детство, а постарев, вспоминает молодость, но при этом больше не помнит детство? Согласно теории Локка, из этого следует, что юноша – это тот же человек, что и ребенок, а старик – это тот же человек, что и юноша, но ребенок – это не тот же человек, что старик. В 1741 г. поэт Александр Поуп и его друзья высмеяли подобные дискуссии в своих сатирических «Мемуарах о необычайной жизни, творчестве и открытиях Мартина Писаки» (Memoirs of the Extraordinary Life, Works and Discoveries of Martinus Scriblerus). Писака влюбляется в одну из пары сиамских близнецов, которые объединены «органами воспроизводства» и женится на ней, но вторая заключает брак с другим человеком. В итоге это приводит к неприятной и шумной серии судебных процессов, которые вращаются вокруг вопроса, сколько именно людей состоят в этом браке и кто с кем. Наконец, оба брака были расторгнуты
[473].
