Если не может быть никаких доказательств того, что бильярдный шар будет двигаться, как не может быть доказательств того, что кусок угля воспламенится, откуда тогда наша уверенность? Юм утверждал, что в каком-то отдельном шаре мы не можем обнаружить ничего, что указывало бы на то, что он будет сдвинут другим. Наше ожидание исходит из того факта, что мы наблюдали множество шаров или подобных объектов, которые ведут себя одинаково:
Каждый объект, подобный причине, всегда производит некоторый объект, подобный действию. ‹…› повторяя опыт с теми же самыми или сходными шарами при тех же самых или сходных обстоятельствах, я нахожу, что за движением и касанием одного шара всегда следует движение другого
[656].
Таким образом, наша уверенность в таких выводах о причинах и следствиях проистекает из регулярности, которую мы наблюдали в природе. В общем, «все рассуждения из опыта основаны на предположении, что в природе будет неизменно сохраняться один и тот же порядок»
[657]. Или, как сформулировал это Юм, «будущее должно соответствовать прошлому»
[658].
И на чем основано это предположение? Согласно Юму, это не может быть установлено с помощью какой-либо демонстрации, так же как не может быть демонстрации того, что конкретный шар должен двигаться или кусок угля должен сгореть. Такое доказательство опять-таки свидетельство слишком многого. В конце концов, возможно, что в один прекрасный день природа больше не сможет «сохранять один и тот же порядок».
Если мы не можем продемонстрировать, что будущее будет соответствовать прошлому, можем ли мы хотя бы предложить какое-то доказательство, что оно, вероятно, так и сделает? В каком-то смысле нет, не совсем, утверждал Юм, потому что это значило бы ходить по кругу. Если меня спрашивают, почему я ожидаю, что за определенными событиями последуют определенные другие события, и я отвечаю, что, как правило, так происходит, то это звучит вполне приемлемо. Но если меня сейчас попросят пойти дальше и предоставить доказательства принципа, что будущее будет напоминать прошлое, что я могу предложить, кроме свидетельств того, что так уже было в прошлом? По словам Юма, это не ответ, так как по сути он ничего не добавляет к сказанному, а именно что прошлое – это руководство к будущему. Получился бы просто повтор.
Отсюда Юм делает вывод, что наши ожидания и прогнозы, по сути, вопрос привычки или «традиции». Экстраполяция на основании того, что наблюдалось, – как раз то, что мы склонны делать. Эта привычка, как он выразился в более поздней работе, «род инстинкта, или механической силы, которая действует в нас неведомо для нас самих»
[659]. Он также отметил, что мы разделяем ее с животными.
Означает ли это, что причинно-следственные связи, на которые мы опираемся, на самом деле не рациональны? Время от времени Юм так и высказывался: «Следовательно, руководителем в жизни является не разум, а привычка. Лишь она побуждает ум во всех случаях предполагать, что будущее соответствует прошлому»
[660]. Но здесь Юм использовал термин «разум» в узком смысле этого слова и имел в виду только отрицание того, что отношения причинности строятся на этом конкретном роде «разума». Он назвал этот особый тип рассуждений «заключения демонстративные, или касающиеся отношений между идеями»
[661]. Именно эти заключения используются нами, когда мы создаем математические доказательства или выводим следствия из определений или понятий. Еще со времен древних греков принято считать знания, полученные с помощью таких рассуждений, более совершенными, чистыми и, возможно, единственно подлинными. В некоторой степени Юм соглашался с этим старым пониманием: он характеризовал математику как «более совершенный род познания»
[662], а в отношении идей говорил, что они «наиболее соответствуют ограниченным силам человеческого ума»
[663]. Но больше внимания Юм уделял другой, менее возвышенной форме мысли, которую мы разделяем с животными. Эта обыденная форма имеет дело не с «отношениями идей», а с тем, что он назвал «фактами». Факты – это обстоятельства, которые могли бы быть иными: их нельзя обнаружить, исследуя отношения между идеями или конструируя математические доказательства. Для того чтобы разобраться в них, необходимы наблюдение и знание причины. И, будучи далек от того, чтобы оценивать такие суждения как иррациональные, Юм полагал их «обоснованными» и часто называл «необходимой связью»
[664]. Она создается инстинктом или привычкой, но все же считается формой разума.
Юм был склонен преувеличивать роль суждений о фактах и преуменьшать роль более возвышенных форм познания в нашей жизни. В очерке, опубликованном сразу после его «Трактата», он писал: «Человек гораздо дальше отстоит от совершенной мудрости и даже от собственных представлений о ней, чем животные от человека…»
[665] Другими словами, человек ближе к животным, чем к Богу. Совершенная мудрость – это, конечно, та, что есть у Бога. Богу не нужно прибегать к экстраполяции из ограниченного опыта, потому что у него есть прямой доступ ко всем истинам. Мнения философов расходились относительно точной природы этой клавиши быстрого доступа. Для Лейбница, как мы видели, о каждом объекте Бог имеет в своем уме «всестороннее представление», из которого каждая истина о нем могла бы быть выведена математическим способом. Согласно Лейбницу, гуманитарные науки могут стремиться к неполной версии такого божественного проникновения в суть. Юм не поощрял таких стремлений. Если подобная горячая клавиша и существует, то нам, как и у другим животным, – уверен был Юм – она малодоступна.
Юм отмечал в «Трактате», что большинство философов в сочинениях о разуме оценивают его слишком высоко, ожидая от мышления «утонченности и изощренности, превышающей способности не только животных, но даже детей и обыкновенных людей»
[666]. Юму казалось очевидным, что звери, как и все нормальные люди, в какой-то степени «обладают способностью мышления и рассудка»
[667]. Подобно людям, которые приспосабливают средства к целям и руководствуются намерениями, доставляя себе удовольствия и избегая страданий, поступают и животные. Юм различает два типа очевидного интеллекта у зверей. Во-первых, существует повседневное поведение, например когда собака учится ассоциировать определенный тон голоса своего хозяина с риском быть побитой. Во-вторых, есть примеры инстинктивной «прозорливости»
[668], которая обеспечивает «продолжение их рода», в частности такой факт, что птицы, по-видимому, точно знают, как высиживать яйца. Первый вид интеллекта кажется весьма схожим у человека и животного. Поэтому здравый смысл подсказывает, что в обоих случаях мы должны искать аналогичные причины, так же как анатомы ищут параллели в физиологии разных видов. Кажется очевидным, что животных «никакие аргументы не могут привести… к общему заключению, что те объекты, с которыми они еще не знакомы из опыта, сходны с теми, которые они знают на основании опыта»
[669]. То есть они наблюдают и действуют в соответствии с тем, что наблюдали, но, конечно, они делают это не потому, что сформулировали принцип единообразия природы. Таким образом, утверждал Юм, животные убедительно подтверждают его идею причинности, поскольку в их случае, кажется, трудно отрицать, что «опыт действует на них только через посредство привычки».
