Сверкающее оружие мелькало, словно было единственным живым в этом прогнившем пыльном мире. Никогда еще ни Уна, не Дерек не видели зловещего, строгого Аргента настолько страшным и беспощадным. Глядя на его развевющийся черный плащ, черной алмазной мглой обвивающий его руки и все усиливающий черный меч, рвущийся к телу Безумного Короля, они не видели своего ректора — они видели сорвавшегося с цепей верного пса Алого Короля, безжалостного, хладнокровного, неумолимого, целеустремленного убийцу, ожившее зло. И его руки… невозможно было поверить в то, что они умеют ласкать и быть нежными и мягкими. Когда-то они держали перо; теперь, с той же страстью и радостью они сжимают рукоять смертельного оружия, и тот, кто виновен в этом, отбивая град обрушившихся на него ударов, наверное, тысячу раз пожалел, что своей жестокостью сам вложил в руку светлого Поэта меч.
Светлый нож, прочертив в воздухе ослепительную и быструю, как молния, дугу, яростно и зло взлетев, полоснул по изувеченному лицу Короля-некромага, едва не разодрав ему рот от уха до уха, и Безумный Король заорал от боли и оскорбления, нанесенного ему, попятившись и рукой зажимая раненное лицо, выплевывая осколки разбитых лезвием зубов. Сквозь пальцы его текла кровь, и казалось, это кровь его жертвы, которую он жадно пожирает, захлебываясь погубленной жизнью.
— А ты повзрослел, Поэт, — еле слышно прохрипел король. — Научился драться. Но твои булавочные уколы не остановят меня.
— Я просто сделал тебе рот пошире, чтоб разобрать твои слова, когда ты будешь признаваться мне, где спрятал свое черное сердце, — яростно выдохнул Аргент, переводя дух, горящими глазами неотрывно глядя в лицо Безумного Короля.
— Нет никакого сердца, Поэт, — хрипло расхохотался Король. Его порезанный рот разевался уродливо и жутко, и, казалось, эта рана ничуть не беспокоит его. — Только вы, романтичные идиоты, могли поверить в то, что я придаю какое-то особое значение форме вещей… сердце! Какая пошлая, наивная, детская глупость! Можно подумать, вы одни умеете играть… скажи, Поэт, каково это — много лет носить на груди и оберегать бесполезную никчемную стекляшку?!
Он снова расхохотался, издеваясь, всем своим видом выказывая пренебрежение к противнику, и Аргент, ни слова не говоря, снова кинулся на него — яростно и неудержимо, как пес, рвущийся к горлу врага.
— Я разучился верить лжецам, — кратко бросил он, и его голос слился с лязгом столкнувшегося оружия.
Безумный Король, отбив атаку Аргента, сам нанес ему не менее сокрушительный, тяжелый удар — от него Аргент вытянулся в струну, принимая на себя всю тяжесть могучего огромного тела некромага, закованного в броню, дрожа от напряжения каждой мышцей и бесстрашно глядя на все ближе и ближе придвигающееся к его лицу изуродованное и окровавленное лицо Безумного Короля.
— Ты все равно не узнаешь Правды, Поэт, — зловеще прохрипел Король окровавленным разодранным ртом, и Аргенту показалось, что он улыбается. — Она может быть у тебя под носом, а ты не видишь ее… Время истекает, Поэт. Еще пара минут — и Хранитель будет призван мной и станет Зеленым Драконом. Моим Драконом. Он уничтожит все, весь мир, все, что тебе дорого, и сражаться тебе будет не за что. Все кончено, Поэт. Вы проиграли. Ты опоздал.
На миг Уне, которая с ужасом наблюдала эту жуткую и жаркую плясу смерти, показалось, что что-то знакомо блеснуло на груди Безумного Короля. На его нагрудном панцире, в жутком сплетении змей и отлитых их тусклого металла черноглазых черепов.
Она много раз видела броню Аргента близко; разглаживала узоры пальцами, рассматривала причудливую мозаику черной чешуи. И неправильной формы сердце — маленький, прозрачный дымчато-черный бриллиант, — она видела не раз. Раз от раза менялись, словно цветы в калейдоскопе, сочетания черных мелких пластинок, выкладывая каждый раз новый узор на теле магистра, но это сердце, словно небрежный осколок, каждый раз было на месте. Под левой грудью; как раз напротив настоящего — живого, — сердца.
Уна знала каждую его грань, оттенок черной мути, наполняющей его, словно запертый в бутылке дым.
И теперь, когда Король поднял руки, занося над головой меч, чтоб нанести сокрушительный удар Аргенту, на его груди, на том же самом месте, блеснул раскаленным добела светом знакомый силуэт.
— Череп, Аргент! — крикнула Уна. — Череп!
В один из темных провалов безносого остова был вставлен этот самый бриллиант. Глубоко утопленный, он был почти незаметен, но все же выдал себя драгоценным, словно живым сверканием.
И Аргент услышал Уну; продолжая наступать, теснить Безумного Короля, он обратным хватом перехватил нож, и, в очередной раз отбив атаку огромного меча некромага, со всего размаху всадил Нож Неправды в нагрудный панцирь Короля, на мелкие части раздробив металлический череп и разбив в крошево черный бриллиант.
От нанесенного ему удара Король отшатнулся, откинул от себя прочь разъяренного Аргента. Из его горла рвался какой-то жуткий, свистящий визг, словно тысячи душ стенали и кричали, сгорая в колдовском зеленом пламени. Его рука нашла торчащий из груди нож и со звоном обломала его, но дела уже было не исправить: панцирь, покрывшись сетью трещин, с хрустом разламывался, осыпался, как тончайшая яичная скорлупа, амулет, который Безумный Король так тщательно прятал и одержимо охранял, черным мертвым песком ссыпался из расколотого черепа.
— Ты убил моего Дракона! — проорал Король, окровавленными пальцами хватая черные мертвые крупинки, словно пытаясь вернуть их обратно. — Ты убил его!.. Ты отнял его у меня!
Однако, внезапно произошло кое-что еще.
То, чего никто не мог ожидать и предугадать. То, что, вероятно, знал Алый Король — но помалкивал об этом.
Огромная стена, завешанная серыми пыльными портретами, на которых были запечатлены неясные лица, давно потерявшие свою индивидуальность, вдруг хрустнула, покрывшись сетью трещин. Извилистыми змеями они разбегались в разные стороны, разламывая серый мрак, и в них, словно солнечный свет, засиял и забился живой дар, замурованный, спрятанный ото всех.
Аргент прикрыл глаза, которые больно резануло золотое сияние, а Безумный Король завопил и бросился на эту стену, сдирая плесень и паутину.
— Это оно! — вопил он, пальцами расширяя трещины, обламывая куски разрушающейся штукатурки. — Зеркало Правды!
Вмиг его серый замок наполнился стонами и мучительными криками, Уна с Дереком едва не упали, едва устояли на ногах, когда пол под ними вспучился и дрогнул, и все то, что она ранее принимали за серые тени, за рваные тряпки, за костяные остовы, завернутые в истлевшие ткани, вдруг задвигалось, учуяв запах дара, распалось на отдельные изможденные тела, и поползло, поковыляло на слабых ногах к солнечному свету дара.
Оголодавшие за много лет жуткие слуги короля-некромага накинулись на стену, разрушая скрывающую дар штукатурку, отколупывая ее костяными пальцами, изгрызая ее костяными иссохшими зубами. Свет все полнее заливал зал, и с каждым новым серым пластом, обрушивающимся на пол, было видно, что стена-то стеклянная, прозрачная. В ней, словно в серванте, на многочисленных стеклянных полочках, в тонкостенных хрустальных флаконах, надежно запертых плотно притертыми пробками, стоял дар — много, невероятно много, — а прямо за ней, всего в паре шагов, сидели и играли в шахматы Алый Король и Алый Принц…
