— Пожалуйста, мам, сестра отца, да? Ты сможешь ее описать? — осторожно напомнила я.
Еще пару секунд она смотрела на меня без эмоций, а потом снова отвернулась к окну. Я не сдержала шумный выдох. Так было куда легче, и дико хотелось уйти. Но я пересилила себя и продолжила свой монотонный жизненный рассказ:
— У меня появился друг. Он скрипач. Пригласил завтра на свой концерт, а потом поужинать.
Поняв, что не дождусь реакции и на это тоже, я тяжело вздохнула и поднялась из кресла. Я понимала, что расстраивать больных плохо, что именно любовница отца косвенным образом повинна в состоянии мамы, но какой у меня был выбор? Елизавета никогда бы не назвала мне имени той женщины, защищая сына. А мне необходимо было знать, что случилось на самом деле и правда ли отец хотел оставить нас с матерью навсегда, любил ли он вообще нас когда-то? Всегда ли я была так одинока, как сейчас?
Всего пару месяцев назад Адам пафосно вещал о том, что «Рубины» для меня слишком живые и веселые. Неподходящие. Но с уходом Дианы он предпочел об этом забыть. Внезапно оказалось, что на безрыбье и Наташа молодец. Что до «Рубинов»… если уж совсем честно, они мне никогда не нравились, но прима должна танцевать все, и прима это сделала. Вряд ли я выступила так блестяще, как в «Пари», но ругать меня было не за что. Тем более что драгоценный балет собирались вскоре снимать. Все же его ставили под Диану и для Дианы, и я в нем не блистала. Но проверка на прочность пройдена, после этой победы Адаму придется отбросить сомнения. А я собиралась просто собой гордиться.
Я толкнула дверь служебки и вышла на промозглую улицу. Холодный декабрьский ветер тут же ударил колкими снежинками по лицу, и я вмиг замерзла, несмотря на то, что переобулась и накинула пальто. Намокший от пота алый сценический костюм забирал почти все тепло, но я даже порадовалась этому. Мне нужно было остыть от драм и трагедий, да еще перед такой встречей.
— Наталья, — позвала меня ассистентка, стоило ступить в коридор. — Это вам.
Мне в руки передали изящную открытку из тисненной бумаги. Простенькую, не запечатанную — любой желающий прочитает. Я сразу поняла, кто ее послал. Развернула и прочла размашистое:
«Жду вас у служебного входа. Есть новости.
В.»
Я не должна была радоваться записке или гореть желанием увидеть спонсора, но глупое сердце не желало слушать доводы рассудка. Послание не сделало Вита менее женатым, не усилило его симпатию ко мне, не изменило наши отношения, и, спеша на улицу, я отчаянно убеждала себя в том, что тороплюсь, дабы успеть до ухода артистов. Искренним во всей этой встрече было одно лишь нежелание быть пойманной с поличным рядом со спонсором.
Вита пришлось ждать, и некоторое время я таращилась в темноту, вспоминая сумбурный день.
После ухода Дианы труппу здорово перетряхнуло. Произошла череда замен в составах, «Рубины» было решено убирать раньше, а вместо него поставить беспроигрышное «Лебединое озеро». Адам с чего-то взял, что из меня выйдет отличная Одиллия. Я с трудом удержалась от того, чтобы покрутить пальцем у виска. То, что я поддалась слабости и переспала с почти женатым мужчиной, не сделало из меня жестокую коварную обольстительницу. Что-то с его представлением о женщинах было напутано, и я предпочитала думать о том, что всему виной нетрадиционная ориентация.
Занятая своими мыслями, я пропустила приход спонсора и, внезапно обнаружив его, вздрогнула. Кажется, он меня рассматривал.
— Вы один? — вырвалось у меня прежде приветствия.
— Ну вы же слышали: жена не любит балет, — правильно понял он суть моего вопроса.
Что-то мне подсказывало, что Светлане намного меньше нравилась прямая связь с балетом ее супруга, но меня их отношения не касались. Поежившись, я плотнее запахнула пальто и напомнила:
— Вы сказали, что есть новости.
— Решил, вам будет не лишним узнать, чем закончилось разбирательство по поводу Дианы.
Меня действительно интересовал этот вопрос, и я даже невольно сделала к Виту шаг, готовясь слушать. Он, к слову, не смотрел мне в глаза. Взгляд его утыкался куда-то ниже, судя по ощущениям, в подбородок, и это было странно, волнительно. Будто он не хотел электричества, возникавшего между нами каждый раз при столкновении взглядов.
— Да, конечно, — выдохнула я.
— Можете не волноваться, она вас больше не побеспокоит. Ей запрещено присутствовать в театре или вступать в контакт с артистами театра. Кроме того, назначен курс психотерапии. Танцевать она больше не будет нигде.
— Довольно… жестоко.
— Жестоко? — изогнул бровь Вит. — Она обвинена в порче имущества, попытке давления на артистов и срыва премьеры. Театр мог понести огромные потери, если бы она добилась успеха. Кроме того, Адам упомянул, что она использовала информацию из вашего личного дела, с чего вам ее жалеть?
— Моим прошлым постоянно пользуются против меня — я привыкла. И вы — не исключение.
Вот теперь он взглянул мне прямо в глаза, будто оценивая реакцию.
— Простите, но вы ничего не знаете о людях вроде нас: у вас есть масса запасных планов, а у балерины только один. Она либо становится примой, либо ломает себе здоровье за спинами более успешных коллег. Мы не знаем другой жизни и запасных вариантов. У нас одна попытка на счастье. Поэтому да, мне жаль Диану. Она просто сломалась.
— Но раз теперь вы счастливы, какой смысл жалеть соперницу?
— А вы счастливы не жалеть тех, кто осмелился помешать вам в ваших планах? — спросила я с намеком.
Уголки губ спонсора дрогнули в улыбке, но он сдержался, лишь взглянул на меня и ответил:
— Не льстите себе, вы мне не помешали.
Действительно, что это за глупость пришла мне в голову? Глупо было думать, что я успела оставить хоть малейший след в его душе и заставила колебаться по поводу правильности выбора. Это следовало прекращать. Навсегда.
Подавляя внутренний протест, я изобразила усмешку, сделала шаг к Виту и, запрокинув голову, прошептала:
— Тогда и вы мне не мешайте. Я не боюсь, не отступаю, не строю запасные планы и не гожусь на эту роль сама. Идите к жене, вешайте лапшу на уши ей, спите с кем хотите, только выметайтесь из моей жизни. Отмените вашу доставку бездушных, однообразных цветов, не присылайте мне письма. Эта пародия на близость мне не нужна. Найдите способ потешить самолюбие без моего участия.
Взглянув на него напоследок, я дернула на себя дверь и затерялась в коридорах театра. Забежала в гримерку под удивленными взглядами уже покидающих театр коллег и застыла столбом. На столике красовался букет кроваво-красных роз, сдобренный уже знакомыми ландышами. К нему прилагалась записка на той же тисненой бумаге, что уже попадалась мне сегодня в руки:
«За «Рубины».
Эта мистически выверенная смена букета вызвала у меня приступ удушья, и я поняла, что полностью не изгоню Астафьева из своего сердца никогда.
