В этом было не больше правды, чем в том, что я радовалась нашей встрече…
— Послушайте, Елизавета. Я верю, что вам стыдно, и если этого хватит для того, чтобы вы помогли одному дорогому мне человеку, то я приму это как извинения и навсегда обо всем забуду.
Елизавета нахмурилась, но все же медленно кивнула в знак того, что приняла мои условия. Хоть и было видно, что тон ей встал поперек горла.
И тогда я скупо рассказала ей о Вите и его жене. О том, как та мне угрожала пистолетом, и о подозрениях, которые были у меня на ее счет. Мне не нужно было много: только доказать каким-либо образом невменяемость Светланы. Если мне не изменяет память, Елизавета когда-то очень старалась опровергнуть диагноз, поставленный моей матери. То есть у нее точно имелся выход не только на полицию, но и на людей, ответственных за оценку психического состояния подозреваемых.
— Мне нужно кое-что взамен, — невозмутимо ответила Елизавета, дослушав до конца просьбу и, очевидно, не посчитав ее невыполнимой.
Признаться, я чуточку опешила от такой наглости и не сумела вовремя взять себя в руки. После всего, что было, она еще решила торговаться, значит?
— Достань мне две контрамарки на первый спектакль сезона. Мы с твоей тетей Алиной давно планируем сходить на балет. А труппа Вердинского имеет отличную репутацию.
Я понятия не имела, кто такая тетя Алина, ибо родню отца не упомнишь по именам, но кивнула. Хотя это было наглостью: первое выступление в этой труппе, и я тут же прошу максимальное число контрамарок при том, что время для продажи билетов более чем горячее. Впрочем, прослыть нахалкой или рискнуть благополучием Вита… тут не может быть никаких колебаний.
К несчастью, после этого разговора время окончательно застыло. Вит по-прежнему не брал трубку, но, несмотря на отсутствие новостей, в Елизавету я верила. Таким образом, оставалось только попытаться успокоиться и найти себе занятие. Репетиции чередовались с визитами к маме, во время которых я наблюдала, как она снова и все глубже соскальзывает в безумие. Один раз мы встретились у нее с Полиной Игоревной, и та выглядела такой же раздавленной зрелищем, как и я. В итоге, мы даже толком не поговорили. Она спросила, как у меня дела, но слушая о моем переходе в новую труппу, лишь несколько раз кивнула невпопад, чем вызвала у меня раздражение. И внезапно я поняла, что несмотря на все наши разногласия с Елизаветой Павленюк, ее живость мне куда ближе пространной отрешенности, свойственной родне матери. Жили вместе, а сказать друг другу нечего, в то время как на бабушку, как оказалось, можно положиться… если есть контрамарки.
Открытие сезона состоялось спустя две с лишним недели полной тишины. Труппа показала лучший спектакль, после этого был довольно скучный банкет, во время которого все ходили по струнке, боясь разозлить Вердинского. А затем настало время менее популярных спектаклей, среди которых был мой. И хотя я старалась выкладываться по максимуму, чувствовала, что потерянное состояние Натальи Павленюк слишком заметно и Вердинский не в восторге. Он тонко намекнул, что очень ждет «возвращения примы» — той, которую видел в театре Адама. Меня это пугало, ибо я понятия не имела, как достучаться до «той» Наташи без «пыли», но не переставала надеяться, что «она-я» все еще внутри, и осталось всего лишь найти к ней тропинку.
Как итог, перед выступлением я ужасно нервничала. Присутствие Елизаветы в зале намекало, что я смогу с ней поговорить о Вите, но сначала следовало не ударить в грязь лицом, а эта мысль оказалась неожиданно волнительной. Привычка что-то доказывать осталась в прошлом, на другой сцене, и это тоже меня пугало. Все было в новинку. Вокруг были незнакомцы, от которых не знаешь, чего ждать, но которые пока не пытаются строить козни. Все знали, что у Вердинского за такое по головке не погладят, и отношения сложились холодно-вежливые, сугубо профессиональные. Потому присутствие Дэна было еще большим подарком. Да, вы не ослышались: Вердинский пригласил моего прошлого партнера. Не так танцора, конечно, ведь формально карьера экс-премьера уже закончилась, но для помощи с новыми постановками. Я и раньше отмечала, что Дэн — весьма тонкий психолог, а при работе над номерами этот талант оказался на вес золота и вовсе.
— Дрожишь? — спросил друг, насмешливо поглядывая на меня. — Один раз прима — всегда прима, помнишь? Покажи им, Павленюк.
Пусть Дэн и не знал, но он был прав. «Пыль», будь она неладна, не сделала меня другой, она всего лишь улучшила то, что было изначально — об этом стоило помнить. И пусть благодаря этой дряни я разрушила свое прошлое, она подарила мне куда больше. Так, может, стоит сгорать, чтобы возрождаться из пепла? Я распрощалась с обидами прошлого, унизительным отношением Адама, зависимостью от милости Вита. Теперь мне оставалось просто взять то новое, что предложила жизнь, и сделать это своим будущим.
Выходя на сцену под музыку, я держалась за эту мысль обеими руками. Вердинский не дурак и не требует взять высоту незамедлительно, но ему нужно видеть, что я хочу быть на этом месте, в этой труппе, что я не застряла в прошлом и не воспринимаю назначение, как должное. Не то ли, что я считала себя непобедимой, однажды сломало мне карьеру и забросило на самое дно? Одиночество, неумение просить о помощи, неспособность довериться. Я собиралась исправить каждую из этих ошибок. И, вроде, неплохо начала, обратившись к Елизавете.
С каждым выходом из-за кулис я чувствовала себя все более уверенной, осознавала, что вот оно — мое место. Новое, пугающее неизвестностью, но тем не менее именно такое. И оно… мне нравится. Перед зрителями это чувствовалось особенно остро. И в груди сладко ныло от мысли, что зал передо мной полон, несмотря на не самый ходовой спектакль, несмотря на новое имя на афише.
Стыдно признаться, но после того, как Адам вышвырнул меня на улицу, я боялась именно того, что больше никогда не почувствую любовь зала. И вот пожалуйста, еще одно доказательство, что зрителям все равно, кому рукоплескать. Легко потерять, легко приобрести. Их симпатии сиюминутны и ничего не стоят. Быть может, прав был Вит, когда просил оставить балет? Эта подмена любви губительна, но отчего-то мне необходима.
К слову, Вердинскому не на что было жаловаться, и я это понимала. В первом своем спектакле я выложилась полностью, настолько, что, казалось, внутри не осталось эмоций. Пусть я не чувствовала в себе полета «пыли», но это бесспорно было выступлением примы, совсем как говорил Дэн. Кланяясь толпе, я выдавливала из себя самую искреннюю улыбку. И насильно гнала от себя воспоминания о том, как настаивала, что хочу от жизни лишь танца, цветов и оваций. Можно было догадаться и раньше, еще когда среди толпы зрителей я раз за разом искала только одного — Вита. Будет ли он появляться в театре, спонсором которого не является? Да и вообще, удалось ли Елизавете ему помочь?
Флакон, в котором смешались радость победы и горечь неизвестности, разбился совершенно внезапно, когда на сцену принесли букеты. Среди прочих мне достался один очень необычный. Бумажный, кажется, из каких-то документов. Опешив, я пару секунд смотрела на него, позабыв обо всем. И остальные танцоры тоже удивленно на него косились. Для них подобное чудо тоже было впервые, что лишний раз доказывало — это вовсе не боевое крещение. Только тогда сердце, будто что-то почувствовав, вдруг предательски дрогнуло, и я поняла, чей это подарок. Есть один человек, ни разу за прошедшие годы не упустивший возможности доставить мне цветы после выступления. Вит. Этот букет от Вита.
