В Журавлев Конец в прошлый раз привозили меня родители. Жив был па, не улетучилась в край утренних круассанов ма… Кстати, о ма: она позвонила ровно в тот промежуток времени, когда я уже пришел и еще не уехал. Завалила меня восторженным многословием о прелести лавандовых полей в цвету (я оценил сегодня люпиновые, отцветающие уже, поля — не уверен, что они сильно уступают), о нежности и игривости провинциальных вин… Как и всегда, мне оставалось только заполнять редкие паузы крайне осмысленными: "М-м! О-о! Конечно, ма". Я, право, не знал, так ли ей хорошо там в самом деле, или она хочет казаться счастливой…
В прошлый приезд я мало что запомнил: визит был краткий, два дня мы тут всего и пробыли. Кроме дома, речки и кладбища, я успел побывать только в ближнем селе. Повод для приезда был тогда печальный: умер мой дядя, старший брат па, с которым они прекратили общение еще до моего появления на свет. Там была какая-то сложная и неприятная история, в которую меня не стали посвящать. Я дядю Демьяна и вовсе не знал, только фотокарточку в старом семейном альбоме видел.
Дядька жил один, рассорившись с родней. Семьи не завел. Или завел, но рано потерял — честно, не помню. Умер тоже в одиночестве, в деревенском доме. Дом он завещал па, к завещанию приложив записку с просьбами: не продавать, не пускать чужаков, уж пусть лучше дом разрушится от ветхости сам. И что он, Демьян, был бы рад, приходи кто-нибудь к нему на могилу. Чтобы наливали чарку водки, пусть даже раз в несколько лет. И зла просил не держать, уж не знаю за что.
И вот я топал в Журавлев Конец по сухой, слегка растрескавшейся без дождей землице. Слева от меня шумел, жил солнечный луг. С иван-чаем, васильками, ромашками. С пичугами, кузнечиками, бабочками, пчелками, божьими коровками — он был ярок, наполнен движением. А справа стояла неподвижная тень: сумрачные старые деревья, раскидистые кусты и очертания крестов с памятниками. Там, казалось, сам воздух застыл в безвременье.
Даже столбы с проводами, и те слева стояли, поближе к свету. И ржавая башня (по-моему, пожарная) тоже слева примостилась.
Очень контрастно: по одной моей руке мурашки бегали, а вторую припекало солнышком.
— Ой! Привет! — ударил по барабанным перепонкам очень звонкий девчоночий голос. — Ты кто, откуда, городской? Автобусом? Нет, он же вечером, пешком? Из села? Я — Яра. Не Слава! Ярослава! Яра, вот. Так ты кто-чей?
Рюкзак за моей спиной заворочался и, кажется, заржал.
— Славное создание, здравствуй! Я — Андрей, — представился я мельтешению из тощих косичек цвета соломы, загорелой рожицы, пятнистой футболки, синих штанишек и белого шуршащего пакета. — Ты откуда выкатилась?
Дорога вперед отлично просматривается, а трава на лугу не столь высока, чтобы скрыть ребенка. За ветками возле кладбища — запросто, но я его уже прошел, а Яра выскочила слева. Я чего напрягся: прошлый раз, когда я был вежлив с малявкой похожего возраста, вылился в неприятности — в наипрямейшем смысле.
— Никому-не-говори, — затараторила мелкая так, что слова сливались в одну кучу. — Нельзя-на-холм-я-собирала-грибы. Трюфели. Розовые. Вот!
Мне предъявили раскрытый пакет с грибами. Действительно трюфели, как по мне — чуток страшненькие на вид, мерзенькие для обоняния, но весьма интересные на вкус. Такие в виде грибного соуса очень уважал па. Еще в пакете лежала ручная лопатка, похожей всегда вооружалась ма, когда возилась со своими травками на даче. Яра и ножичек складной из кармана достала, то ли как доказательство, то ли — показать, что не беззащитная бродит по непонятным холмам.
Я покрутил шеей в поисках, собственно, холма. И обнаружил некую неровную возвышенность, частично прикрытую иван-чаем и неизвестным мне кустом. На возвышении росла кривенькая сосенка и что-то лиственное. Лезть и ощупывать я не стал, но, как мне показалось, под слоем земли были камни. Или один большой неровный каменюка. И веяло от холмика… Скорее, как от кладбища, чем как от луга, на который он взгромоздился.
— Он-не-холм-он… — девочка закрыла рот ладошкой. — Нельзя.
— Нельзя, так нельзя, — не стал допытываться я: мне-то проще, если любопытство захлестнет, подойти в другой день да глянуть через огонек на этот трюфельный холм. — До деревни проводишь?
Подразумевалось, что это я шебутную балаболку провожу, но пусть она думает иначе.
Щебечущее обо всем и ни о чем создание довело меня до деревенского исполина: дуба, возраст которого явно за сотню лет перевалил. Тут болтушку отловила женщина с усталым лицом и такими же, как у Яры, соломенными волосами. Мелкую уволокли, ухватив за косицы, не слушая возражений и даже не взглянув в мою сторону. Проводницу я потерял, но выдохнул с облегчением, оценив покой и прохладу раскидистой тени огромного дерева.
Снова заворочался рюкзак, а чуть погодя и голос подал.
— Дуб с омелой! Да запах налитых колосьев! Мало люда, просторы широки… Аспидов в травах не чую совсем. Андрей, я пенял тебе за время в пути? Был не прав! Опамятовался. А к тому жальнику под муравчатыми камнями не ходи, не надо.
— Жальник? — обозначил я совсем незнакомое слово; аспидами па звал чиновников всех мастей, а про травушку-муравушку и в сказках есть, и в песнях.
— Прах там, — приглушенно отозвался овинник. — Захоронение, коему не один век. Дуб сей куда моложе будет.
— Понял, — передышка закончилась, я собрался топать дальше. — Не полезу, не больно-то и хотелось.
Пусть трюфельную делянку и дальше окучивает Яра. Тем более, грибы готовить я не умею.
До Журавлева Конца я добрался, осталось перейти через речку Вейнку. Мостик на ту сторону периодически сносит по весне и после продолжительных ливней, тогда через поток приходится перебираться по подрубленным деревьям, пока мост не отловят и не вернут на место после паводков. Это нам рассказали местные в прошлый приезд. Оттуда же я знал и то, что прежде тут было две деревни: собственно, Журавлев Конец на ближней стороне реки и деревушка Новая по дальней, за переправой.
Я говорил, что наша дачка стоит практически на отшибе, так тут вся бывшая Новая — на отшибе. Мне повезло: мостик стоял на месте, а речушка даже чуть просела в берегах. Еще минут десять прогулки мимо разномастных домишек, и цель путешествия — деревянный дом дяди Демьяна — была достигнута. Когда-то светло-серый, теперь пятнистый: где краска облупилась, где осадки подпортили прежний вид. Краска — это мелочь, главное, что окна не побиты (от нашего семейства тут три года никого не бывало, что угодно могло произойти). Грязища меня тоже не удивила, а сухие дрова в дровнике — наоборот.
Внутри я расчихался: пыль буквально клубилась в солнечных лучах. Выпустил из рюкзака Кошара, тот зафырчал и поскакал, аки коник, к печи. А я пошел пробки вкручивать: для безопасности дом был обесточен в отсутствие жильцов. Еще мне предстояло натаскать воды. Из общего колодца — в рукомойник да для прочих нужд. Водопровода в деревеньке не имелось. Питьевую — из ключика, что в изобилии бьют возле берега, но каждое хозяйство берет воду из своего. С речки — в летний душ, может, успеет до заката хоть немного прогреться. Внизу, возле Вейнки, стоит бревенчатая банька, но ее я топить в день приезда не возьмусь. Позже видно будет, а пока обойдусь летним душем.
