Расспрашивали меня про Питер, я постарался не ударить в грязь лицом. Правда, из новостей только об идущих в прокате фильмах смог рассказать. Театральную афишу я не отслеживал, политикой и общественными мероприятиями не интересовался, по музеям меня в детстве еще провели, а новые экспозиции я не посещал. Лень и график работы не способствовали.
Любопытство так и подзуживало меня: зажги, ну зажги огонек! Если заметят — беги наутек. Я его (любопытство) запихивал поглубже. Эта приветливая парочка имела право на свои секреты, и нечего пихать свой нос, куда не следует.
— Если хочешь, я тебе покажу, где тропинка начинается, чтоб напрямик в Вейно ходить через лес, без крюка мимо кладбища, — когда я засобирался домой, предложил хозяин дома. — Только в вечернее время лучше не ходить по ней. Говорят, там кабана видели. Я так думаю, что спьяну зверь кому-то привиделся, а детвора да бабки растрезвонили. Но рисковать зазря не стоит.
Я согласился: знание окрестностей мне бы не помешало. Особенно, если я не в последний раз сюда прикатываюсь.
— У Сережи одна рожа, а у Миши много рож! — сразу за порогом дома Антоновых услышал я знакомый голосок.
Пригляделся: все верно, местная егоза, с которой я столкнулся возле жальника. В компании с племянником Кирилла и еще одним пацаном, чуть постарше. Чернявый, загорелый чуть ли не до черноты, темноглазый. Стоптанные сандалии на босу ногу, спортивки и рубашка с половиной пуговиц, плюс обиженная физиономия.
"Мифаил" держал в руке пучок колосин и отчаянно краснел.
— Миша, к вечеру хочу услышать, как правильно склонять по падежам слово рожь во множественном числе, — тоже подметив колоски, с улыбкой сказал Кирилл. — Яра, Сережа, приветствую.
Мы поспешили уйти, пока ураган энергии по имени Яра не переключился с пацанов на нас. И то, ураганчик успел выпалить в спину мне: "Андрей-я-помню-городской-привет!" — на что я ускорил шаг. Мы обошли участки за деревенскими домами, вышли к лесочку, упирающемуся в вездесущие люпины. За люпинами начинались злаковые поля. Я прошелся с Кириллом до тропы, запомнил его наставления: "Тропка одна, никаких отворотов. Не заблудишься. По пути ручеек, его просто перешагнуть можно. В сумерках все же не советую ходить". Собственно, дальше парень пошел по этой тропе к селу, а я вернулся домой.
Стоило мне войти в сени, как под ноги мне выкатился малорослик. Был он заросший до неимоверности, со спутанными волосами и бородой. В какой-то пыльной рванине и босой. С приличным Малом Тихомирычем это нечто роднили только глаза-плошки, синие, как незабудки, обильно цветущие возле ключика, в самой низине. В глазищах тех стояла лютая тоска, как только слезы не лились…
Домовик молчал, стоял и пялился на меня этими неимоверно синими очами, полными горести, а я оторопел, не зная, что сказать и что сделать. Не сразу и заметил, что в руках у малорослика какой-то серый земляной ком.
— Ласточкино гнездо, — подоспел с разбором ситуации Кошар. — Упало из-под крыши. Дому это сулит много дурного.
Домовик шмыгнул носом.
— Птенцы выросли, вылетели, — продолжил говорить за домового овинник. — Но родители вскоре должны вернуться на повторную кладку. А гнездо упало: пока новое соберут, построят, сроки пропустят. Птенцы не успеют встать на крыло до холодов, погибнут. Писк птенцов — последняя радость нашего домовика. Гнездо снаружи, над бревном, где кровельный свес.
Эх, видимо, проникся шерстистый этой бедой: столько сказал, и ни единой пыльной древности не ввернул!
— Что от меня требуется? — спросил я, догадываясь, что, если бы нечистики могли обойтись без меня, они бы так и поступили. — Свить новое гнездо?
Манул, стоя на задних лапах и обнюхивая серый ком, совсем по-человечьи пожал плечами.
— Гнездо не разбилось, упало в высокую траву. Глины много. Если край мокрой глиной обмазать, к стене приложить, да жаром нагреть, должно хорошо схватиться. Место увидишь, там пятно осталось. И тебе урок будет, и птахам небесным вспоможение малое.
— Лестница подходящая есть? — вздохнул я, додумав недосказанное: это еще и возможность наладить общение с домовым.
Кошар и нечесаный бедолага переглянулись. Лестница нашлась в пристройке. Глину эти двое где-то набрали сами, густо намазали края гнезда. А я полез на верхотуру, работать горелкой и реставратором птичьих жилищ.
— Готово! — вскоре отчитался я, чтобы волнения домовика поумерить.
Тот то и дело выглядывал через оставленную открытой входную дверь, а манул и вовсе крутился на пятачке подо мной. Казалось бы, противоречие: куриц в жертву приносить — за милое дело, а перелетной птахе надо помогать растить потомство. Наверное, в примете дело, про дурные посулы.
Именно потому, что поглядывал вниз, я успел заметить резкое движение. Домовой метнулся к лестнице, дотронулся до нее и рванул обратно в дом. И уже на чистых инстинктах ухватился я за бревнышко под кровлей за миг до того, как лестница подо мной треснула и обвалилась.
— Держись! — вскрикнул заревой батюшка, выдирая из хвоста шерстинку за шерстинкой, дуя на каждую.
Шерстинки послушно взлетали в воздух на разную высоту.
— Еще немного продержись! — спешно дергая свой хвост, увещевал овинник.
Пальцы скользили по гладкому бревну, немалый мой вес тянуло к земле.
— Огнь, велю тебе! — взревел не своим голосом Кошар.
Шерстинки вспыхнули. Разошлись, растянулись огненными струнами от моих ног почти до земли.
— Быстрее ступай!
Мог и не подгонять: я помчал по огненно-рыжим с золотыми искрами натянутым в воздухе струнам живого ревущего пламени. Мой рев сплелся с ревом чужого огня. Не было страха: был дикий, первородный восторг, упоение опасностью и красотой.
А потом я шлепнулся. Сначала осел в травушку Кошар, исчерпав, похоже, силы. Следом пропали огненные струны, будто горелки газовые разом завернули. И я сверзился, по счастью, близко от земли: нога провалилась, я потерял равновесие. Смешно всплеснул руками, благо, тело вовремя вспомнило, как нужно правильно падать — этому нас здорово натаскали в секции.
— Намну… бока… — с трудом, на выдохе выговорил манул, покуда я нес его в дом на руках.
— Оклемайся сначала, — нервно откликнулся я. — Ты дымишься.
За шерстистого я испугался не на шутку. Мне плевать было на устроенное средь бела дня представление, и что подумают о нем соседи. Плевать на выходку домового духа. Но, случись нехорошее с Кошаром, я спалил бы дотла и дом дядьки, и поганца-домовика вместе с домом.
— Не я… дымлюсь, — проговорил Кошар. — Ты — дымишься.
И верно. Я уложил серого на скамью, а от рук продолжал идти дым.
— Ярость… свою… поумерь, — с тяжелыми паузами давил из себя слова овинник. — Не место. Не время. И мое время… не вышло.
Я стиснул кулаки и зубы. Дым продолжал струиться от моей кожи, но послабее.
