Кошару в этих потусторонних делах явно видней: кто, кого, кому, за что. Мне только на ус мотать оставалось. Ус — метафорический, я побрился, прежде чем из дому вышел.
— А если ведьм в округе несколько? — все же решил я встрять со своим соображением. — Было в дремучие времена, когда оно все закрутилось?
Овинник задумался.
— А могло быть, — согласился он после раздумий. — И не только быть.
— То есть…
— То есть, может и есть их окрест — больше одной. Куда как больше.
— Ведьмы не мы, ведь мы немы, — автоматически выдал мой явно перегревшийся в лесном пожаре разум.
"Игрословность" прилипла и не собиралась отпускать.
— И то верно, ведьмы-немуши мне не встречалось, — совершенно не понял юмора Кошар. — Они, окромя наговоров, слов тайных и явных, говоруньи те еще. Под иной уж пламюшко разгорается, пятки лижет, а она все трещит да трещит без умолку… Лучше б домовик здешний столько трещал!
Меня поведение хранителя дома тоже напрягало. Что уж там, он меня с верхотуры скинул! Имею право сердиться.
— Я только категорическое решение могу предложить, — нарочито громко сказал, глядя в сторону печки. — Снести эту дряхлость. Начисто снести, чтобы крошек от фундамента в земле не осталось. Думаю, найдутся в селе и мужики рукастые, и техника какая-никакая. Денежкой поманить — чайной ложкой под котлован землю выберут.
Неумытое нечто выкатилось мне под ноги, забилось в истерике.
— Нельзя-нельзя-нельзя-нельзя! — на каждое "нельзя" по удару лбом о половицу приходилось.
Много "нельзя" мне приходится слышать в Журавлевом Конце. Как и игр словесных.
— Твой хозяин добр-р, — вкрадчиво сказал заревой батюшка, аж почти мурлыкнул в конце фразы. — Ему красного петуха пустить в дом, что пальцами прищелкнуть. Слыхал, небось: он сего дня проклятую пущу огню очищающему предал. Что ему — домушка-развалюшка?
Домовик нам явно поверил. Я это понял, как только увидел тощие узловатые пальцы с неровными ногтями, царапающие собственное горло.
— Молчи! — крикнул я. — Не смей говорить. Это приказ!
Малорослик, стоя на коленях, недоверчиво вылупился на меня, не отводя рук от шеи. Он часто-часто дышал раскрытым ртом, как пес в жару.
— Кошар, не наседай на него больше, — попросил я шерстистого. — Даже я, далекий от всей это ненормальщины, вижу: не из вредности он молчит.
— Правда твоя, — сверкнул глазами манул. — Далекий ты. Чтобы убиться, ему себя удушить мало. В таких, как мы, многое не так, как в вас, устроено. Но в чем-то ты прав. И дом ему дорог, и запрет силен.
— Скажи, домовой-дедушка, — обратился я к всклокоченному чуду. — Тебе велено только секрет не выдавать? Или ты, кроме этого, должен вредить всем, кто в доме поселится? Если первое, кивни. Если второе — кивни два раза. Конечно, если запрет напрямую на кивки не распространяется.
Неумытик медленно-медленно кивнул. Голова опускалась с опаской, будто он ждал, что вот-вот в эту голову молния ударит. Или без "будто", просто ждал.
Второго кивка не последовало.
— Следует ли мне ждать каверз, как вчерашняя, с лестницей? — продолжил я. — Без слов. Кивок, если да. Плечами пожми, если не уверен. Ничего не делай, если подвохов можно более не ждать.
После раздумий домовик пожал плечами.
"А диалог-то налаживается", — похвалил себя мысленно.
— Причину того, что вчера сделал, сам понимаешь? Кивни, если да.
Тот замер истуканом.
— Последний вопрос, и отпущу тебя, — вздохнул: ясности больше не стало, несмотря на успешный контакт с домовым. — Запрет, в чем бы его суть не состояла, на тебя дядя Демьян наложил?
Не дожидаясь указания к действию, малорослик резко кивнул.
— Как я и говорил, кровь не водица, — алые искорки проявились в глазах Кошара. — Вот оно тебе, первое доказательство. Простой людь запрет такой силы на защитника наложить бы не смог. Ты! Горемычный! Стой, куда покатился? Я вопрос тебе важный задать хочу: примешь ли мо́лодца сего, доброго, отважного, отходчивого сердцем, как хозяина дому, что ты бережешь? Не от неволи, не по отнятию, но по родству, по праву, по чести?
Домовой, пойманный запросом овинника на полпути к печке, замер. Словно прислушиваясь к чему-то, что мы с Кошаром слышать не могли.
— Да! — прорезался голос (нормальный, без истерических взвизгов) у домовика. — Принимает Нелид!
— А ты согласен взять оного в защитники домо́вые, воздавать ему достойную честь против служения его? — задвинул вторую часть речи овинник, обращаясь ко мне.
— Согласен, — поспешил ответить я, хотя про воздаяние неплохо было бы уточнить.
Но момент портить не хотелось. Кошар прям искрами сыпал, распушив шерсть. Домовик, услышав мое согласие, склонил голову, приложив руку к груди. Он как-то разом и вдруг стал получше выглядеть. Всклокоченность поубавилась, паутина с плеча пропала, спина распрямилась.
— Я рад, что мы продвинулись в общении, — сказал, взглянув на часы. — Мне пора идти, я обещался подойти к обеду.
По-хорошему, после "прогулки" по лесу, мне бы лечь и вздремнуть стоило. Сам же чувствовал, что "подтормаживаю", голова работает не очень, отвлекаюсь на стороннюю ерунду. Но слово было дано, а его, тут я с лешим был согласен — держать следовало.
— Ступай, — махнул лапой Кошар. — А я грибочки стомлю в печи. Со сметанкой. Осторожен будь. Ежели ведьмино кодло угнездилось округ, глядеть нужно в оба глаза, слушать в оба уха.
— Буду, — пообещал я, потер оба глаза, которыми должен глядеть. — Если не усну прямо за столом.
От горячей еды разморило меня еще сильней. Я, конечно, старался бодриться и вслушиваться в увлекательный рассказ "Мифаила" о Великских Девонских отложениях, геологических обнажениях вдоль ручья, к которому они катались. Да-да, на велике — этот момент мой разомлевший организм четче всего воспринял.
О красном песчанике, находимых в нем окаменелостях, о "Девоне" — "веке рыб" — мальчишка говорил взахлеб, поглядывая на Кирилла. Понятно, от кого наслушался. Вставлял кое-какие уточнения и сам Кирилл. Правда, после фразы: "Комплексы ихтиофауны в послойных разрезах Главного Девонского поля", — у меня в голове щелкнул некий тумблер, и все далее сказанное я воспринимал как: "Бу-бу-бу-бу-бу".
Лида улыбалась, с умилением смотрела на своих мужчин, норовила подложить Мишуне побольше добавки. Это обращение к мальчишке, Мишуня — от него веяло теплом и уютом.
Стук в дверь застал нас за чаем. С малиновым джемом, блинчиками, россыпью карамели и орешков в шоколадной глазури в вазочке. Стук был настойчивый, резкий, заполошный.
— Пойду, открою, — поднялся Кирилл.
Меньше, чем через минуту к накрытому столу подбежала незнакомая черноволосая женщина в серой юбке в пол и темно-зеленой, под цвет глаз, блузе навыпуск.