Мне до седьмого неба было хорошо терять себя в нашем единстве и, возвращаясь на землю, слышать тихий, наполненный нежностью голос: "Вера... Моя Вера..."
Глава двенадцатая
Рано утром меня разбудили трели мобильного. Звонила Маргарита Васильевна. Я тут же схватила телефон, перепугавшись, что что-то случилось, но оказалось, что княгине испачкали выходное платье, и требовалось новое.
- Для платного центра здесь слишком косорукие медсестры, - без лишних эмоций сообщила мне Маргарита Васильевна. - Я не успела надеть домашнее, как ко мне пришли брать анализ крови. И теперь рукав пахнет той дрянью, что они используют для дезинфекции. Чем им не угодил спирт?
Миша ещё валялся в кровати, когда я вернулась.
- Кто там?
- Маргарита Васильевна. Мне надо в поселок.
- Что случилось? - Михаил вскинул голову и встревоженно посмотрел на меня.
- Ничего страшного. Ей испачкали платье, и она просит привезти другое. И другие ботинки. И другую цепочку. В общем, мне надо ехать.
Миша уронил голову обратно на подушку и пробубнил что-то похожее на "всегда так".
Я быстро собралась, выпила стакан воды, оглядывая новенький стенд и коллаж с фотографиями, закрывающий дыру в стене.
- Сам сделал или кто помог? - спросила я, услышав позади шаги.
- Сам. Здесь убираются девчонки из клининговой фирмы, но это явно не их профиль, - Миша обнял меня сзади и положил голову на плечо. - Подождешь пять минут? Я оденусь, и поедем вместе.
- Ты не занят? Не хочу тебя напрягать.
- Не занят. У меня в доме тоже есть кое-какое дело. И тем более, твоя машина осталась у парка.
Я промолчала, вытаращив глаза. Молодец, вообще забыла о своей несчастной, брошенной боевой подруге.
- Точно... Значит, буду ждать тебя.
Ранним утром предпраздничного дня в городе было пусто. Мы доехали до дома рекордно быстро. Я очень торопилась - знала, что Маргарита Васильевна будет в дурном настроении, пока не получит желаемого. Поэтому, на ходу скинув верхнюю одежду прямо на обувницу, я поспешила в дом. А навстречу мне выскочил истошно орущий Мозес.
Я забыла о коте.
- Боже мой, ребенок, прости, - я взяла его на руки и, наглаживая по спинке, повернула на кухню. - Ты же голодный. И горшочек грязный. Вот я дура!
Повелась на мужика - забросила кота. Кошмар.
Мне было дико стыдно и обидно за младшего брата, поэтому я наложила ему еды в целых три тарелки. Поменяла воду и наполнитель, благодаря свою ещё не совсем дырявую память за то, что хотя бы не забыла закрыть дверь в гостиную. Пока Мозес, мурча, ел, я прошлась по первому этажу, выискивая беспорядок, кучки и лужи. Но нет, котенок чинно делал все в горшок.
- Какой умница, надо же, - бубнила я под нос, поднимаясь наверх. Дверь в комнату княгини была открыта. Я заглянула внутрь.
Миша сидела на кровати княгини в окружении каких-то бумаг и читал одну из них.
Я глянула на открытый секретер - маленький шкафчик между полками, где княгиня хранила то, что считала слишком дорогим даже для своих глаз.
- Миша, что ты тут делаешь?
- Читаю, - резко ответил Михаил.
Его тон меня смутил.
- Эм... Вижу. Чужие письма?
Он ничего не ответил - не отрывал взгляд от строчек, пока не дочитал до конца. Перевернул лист, вздохнул и, отшвырнув его, протер ладонями лицо. Только потом поднял глаза на меня.
- Маргарита Васильевна будет не в восторге от того, что ты здесь устроил.
Михаил оглядел разбросанные бумаги.
- А мы ей ничего не скажем. Она же любит тайны.
- Миша, в чем дело?
Он хмыкнул, поднялся, походил по комнате, выглянул в окно. Я терпеливо ждала ответа.
- Хотел найти фотографию поместья, - наконец, произнес Михаил, повернувшись ко мне спиной. - Старую фотографию. По которой ты бы нарисовала бабушке картину. А потом нашел это.
Он дернул головой, указывая на разбросанные по кровати и полу письма.
Я подняла один листок. На неразлинованной бумаге мелким, аккуратным почерком кто-то не поленился написать целую повесть.
"Уважаемая Маргарита Васильевна! Простите, что снова беспокою вас. Вы не отвечаете мне, но письма доходят, я знаю. Я не вправе оспаривать вашу ненависть. Я сама ненавижу себя. Но иначе ничего бы не...".
- Это письма моей матери, - раздраженно произнес Миша, и я принялась складывать листок. - Она какое-то время писала нам. По-старому, с конвертами, открытками и кучей марок. Потом перестала. Точнее, бабушка нам больше эти письма не показывала.
- Почему? - спросила я. - Чтобы не питали ложных надежд?
- Если бы. Но дело не в этом. Мать перестала писать именно нам, эти послания - только для бабушки.
Миша отвернулся от окна, шагнул ко мне и, присев на корточки, провел ладонью по листкам.
- Это все... Очень неприятно.
- Что именно? Я тебя не понимаю.
- Тут письма про меня. Много писем о том, что... Что она сделала. Того менеджера, который нашел меня, прислал ее тогдашний любовник... Представитель фирмы-промоутера в Европе. И мой первый контракт... Её рук дело. Её связи. Её... Черт, что за дерьмо!
Он швырнул листок и, вскочив на ноги, снова отвернулся.
- Правильно, - заключил с горечью и зло. - Я же был середняком среди любителей. Без нее никто бы не обратил на меня внимание.
- Миша... Свою карьеру ты строил сам. Сейчас ты - лучший. Никто бы не стал в тебя вкладывать столько денег, кем бы ни была твоя мама, если бы не разглядел в тебе потенциал. Эти люди - профессионалы. Как и ты теперь.
- Да, наверное, ты права.
- Не зачем растраиваться, - я поднялась и, подойдя к Мише, положила руки на его плечи. - Не переживай.
- Не буду, - после короткого молчания он вздохнул и, повернув голову, губам коснулся моих пальцев. Я в ответ чуть сжала его крепкое плечо.
- Ничего не изменилось. Ты там, где должен быть.
- Не надо было читать эти письма, - вздохнул Миша.
- Согласна. Их писали не тебе.
- Я лучше уберу это все.
- Я тебе помогу.
Когда я складывала письма в секретер, Миша протянул мне фотокарточку.
- Вот. Нашел ее.
Я осторожно коснулась шерховатой поверхности фотографии. Она не была черно-белой, а какой-то желтоватой или даже зеленоватой, но это не имело значения. Вместо руин я видела теперь широкую лестницу и мощные колонны, раскрепованный, изящный фронтон над ними, веранду в тени деревьев, склоняющихся к длинным, до самого потолка, окнам. И жизнь теней за их стеклами.
