Но самочувствие бодрое. Хочется какого-нибудь большого, ответственного дела: куда-то устремиться, идти вперед, вести всех за собою, двигать своею волею другие, робкие воли.
Сон не приходил.
Я в первый раз в жизни горько скорбел о том, что я не военный. Был бы теперь (по возрасту) генерал и кто знает, может быть, самый исход жестокой войны зависел бы отчасти от меня…
Только когда стрельба окончательно прекратилась и луна, заглядывавшая до сих пор во все щели нашей горницы, перестала светить, веки мои отяжелели, и я заснул… «генералом».
* * *
Утром Переверзев мне объявил:
– Вы должны «принять парад». Люди нашего отряда будут выстроены к 10 часам утра, сейчас только девять.
«Парад так парад»! – недаром я уснул генералом. Расторопный вестовой, из отрядных, помог нам умыться, одеться и напоил нас чаем.
Мандельштам, преобразившись в военного, пригладив свои жидкие, кое-где седеющие волосики, надев свою грозную папаху и нацепив шашку, нагрузил вестового тюком с подарками и двинулся вперед. Переверзев и я последовали за ним.
Мы прошли улицей до первого переулка, в который и свернули. Он вывел нас на открытую площадь, где вдоль аккуратно, стеною, сложенных дров было выстроено человек сорок отрядных солдатиков. С правого их фланга стоял видный «старшой», а перед их рядами прохаживался, прихрамывая, в полной походной амуниции Григорий Аркадьевич. Завидев нас, он поспешно скомандовал «смирно» и замер во главе отряда.
Переверзев, пропустив меня вперед к центру фронта, также «по-военному» замер на месте. Я поздравил бравых сотрудников наших с праздником Рождества Христова и наступающим Новым годом и сказал, что вся петроградская адвокатская громада, как один человек, горячо благодарит их за верную усердную службу. Я счастлив, что мне выпала честь пожелать им лично и сил, и здоровья для беззаветной их службы на кровавом поле брани, где решается судьба нашей общей, горячо любимой родины.
В ответ отряд во весь свой голос, «по-военному» гаркнул мне благодарность, причем я слышал ясно, что в конце прозвучало «вашество», но было ли это приветствие именно «генералу», утверждать не смею.
Затем, указывая на тюк с подарками, очутившийся внезапно у самых моих ног, вместе с все подвигавшимся ко мне «адъютантом», я сказал, что это подарки им от нашего адвокатского сословия на добрую память.
Опять благодарность и неизменное «вашество».
В заключение я попросил у Переверзева разрешения вручить ему от себя некоторую сумму денег для раздачи «праздничных» всем поровну. Последняя моя речь, очевидно, имела наибольший успех. Благодарность мне гаркнули громче прежнего, и теперь я уже явственно расслышал, что меня величают именно «превосходительством».
Парад был закончен. Меня повели осматривать хозяйство отряда. По дороге Павел Николаевич (Переверзев) мне сказал;
– Вы не можете себе представить, как здесь действует на нас и как долго живет в памяти всякое внимание, оказанное с тыла. «О нас не забывают, нас ценят»… – это так бодрит, просто удваивает силы. Ведь однообразие и монотонность обстановки ужасающие. Нервы притупляются, ничего не хочется, нет желаний… А без желаний как же жить! Вот приезда вашего тут хватит на полгода, будут говорить, забудут, опять вспомнят, опять будут говорить, и так без конца… Вы очень хорошо сделали, что приехали. Я просто счастлив, земли под собою не чувствую… Поверьте, что так и все остальные… Спасибо вам!..
…Все, что мне показали по части хозяйства, превзошло мои ожидания. Лошади были сытые, холеные. Размещались они в двух хотя и неотапливаемых, но хорошо зашпаклеванных, не продуваемых сквозняками сараях. Санитарные двуколки, в числе которых были и две рессорные, крытые, для особо трудных больных, содержались в полной исправности. Хомуты, сбруя, носилки – все покоилось на своем месте, в щегольском виде и порядке.
Эта часть находилась всецело в заведывании Григория Аркадьевича, и я искренно поздравлял его с таким образцовым «хозяйством».
В совершенно умиленное настроение привел меня вид недавно сооруженной, по инициативе Переверзева, поместительной бани, с особым отделением для стирки и затем сушки белья. Пока человек парится в бане, его белье машинным приспособлением моется и высушивается, и в него можно тотчас же облачиться. Рядом с баней возвышалась какая-то паровая машина с нагревающеюся камерой для дезинфекции верхней одежды.
Офицеры и солдаты, с которыми я впоследствии беседовал, никогда не забывали упомянуть об этой стороне деятельности нашего отряда и говорили:
– К вам точно в рай попадешь! Примут грешным, грязненьким – выпустят чистым праведником.
Благословения по адресу Переверзева повторялись хором, единодушно.
Обход свой я закончил посещением нашей милой и так же всеми почитаемой и благословляемой докторши.
Она жила в отдельной «хибарке». Комната ее была с перегородкой. В более обширной ее части, обставленной широкими деревянными скамьями (чтобы можно было положить больного) и шкапиком с хирургическими инструментами, шел в это время амбулаторный прием.
Я просил не прерывать его.
Несмотря на великий праздник, там было человек шесть пациентов. Запах йода и йодоформа стоял в воздухе.
Три солдата с натертыми до крови ногами сидели, уже разувшись, и ждали своей очереди. Два деревенских подростка и очень старенькая «бабуся» были теперь в переделке. И докторша, и студент-медик им что-то промывали, присыпали и забинтовывали.
Я заглянул за перегородку. Помещение самой докторши было крохотное: узкая походная постелька, застланная белым одеяльцем, сосновый простой стол, на котором лежали книги и стояли банки с чистой ватой и два некрашеных табурета, были ее обстановкой. В углу за кроватью висел чистый докторский халатик, очевидно, готовый на смену тому, в котором она сейчас работала.
С чувством невольного благоговения я стал смотреть, как быстро и уверенно работают маленькие, покрасневшие руки, бинтуя обнаженное колено старой «бабуси», пока та, лежа на спине, спокойно и упорно глядела в потолок, точно разглядывая и видя его в первый раз. Не желая мешать, я скоро вышел, и слова умиленной благодарности, которые невольно вырвались у меня на прощание, мне показались пустыми и ничтожными.
* * *
От командира полка, который преимущественно обслуживался нашим отрядом и который был сейчас на передовой позиции, в то время как другой, тоже «наш полк» «отдыхал», т. е. находился в резерве, звонили в телефон и вызывали Переверзева, пока мы были в обходе.
Соединившись с ним, Павел Николаевич, смеясь, нам объявил:
– Пеняют, что уже сегодня я не везу вас к ним. Завтра непременно ждут к обеду. И откуда только успели пронюхать, что вы уже здесь? Должно быть, парковые по телефону сообщили. Я за вас обещал. Кстати, и подарки подъедут для полка…
Подарки действительно вскоре подъехали, но оставалась еще целая задача с их перегрузкой и распределением по войсковым частям.
