Пообедали мы всей компанией. Обед, подбодренный привезенными нами закусками и вином, вышел совсем праздничный.
Приехал к обеду и случайный гость: немолодой уже «прапорщик» артиллерии со своим фотографическим аппаратом. Он был большой любитель моментальных снимков, и альбом, который он перед нами демонстрировал, доказывал, что в этой области он был большой мастер. Тут были и сцены окопной жизни, и обоза, и тыла, и снимки рвущихся снарядов. Было налицо и все ближайшее начальство. Переверзев на своем лихом коне, в папахе и с шашкою у пояса, был великолепен.
Привез он с собою свой фотографический аппарат, так как решил непременно снять нас всей группой и настоял на этом.
Наш отряд вызывался к вечеру в ближайший полевой лазарет для эвакуации оправляющихся раненых, получивших ранения при последней ночной вылазке. Их предстояло переправить в тыл.
Когда наш фотограф узнал, что уже запрягают «санитарки» и нам седлают коней, так как мы намерены сопровождать отряд до лазарета, чтобы принять там раненых, он настоял на том, чтобы, «воссев на коней», мы были увековечены вместе с отрядом.
Уже через два дня он доставил нам снимки, которые оказались весьма удачными. Моя давняя, еще от юности привычка к верховой езде не посрамила меня даже рядом с лихим наездником Переверзевым. Только милый мой «адъютант», несмотря на все старания, не выглядел в седле так же уверенно, как на собственных ногах. Объяснял он это тем, что лошадь его «бесилась», т. е. не хотела стоять на месте, и он должен был ее «крепко держать».
Проводив отряд до полевого лазарета, скрытого в лесу невдалеке от позиций, мы познакомились с доктором, который тревожно стал нас расспрашивать: не готовится ли в ночь новая «глубокая разведка» и не ожидаются ли свежие раненые, что так спешно приказано очистить лазарет?
Переверзев заметил ему, что это держится всегда в секрете и что, кроме ближайшего начальства, решительно об этом никто ничего не знает.
Наши санитары ловко и вместе осторожно принялись за работу, что на этот раз им далось легко, так как тяжело раненных не оказалось. Когда все раненые, кто лежа, кто сидя, были размещены по «санитаркам» и укрыты теплыми одеялами, поезд под предводительством Григория Аркадьевича, ехавшего впереди верхом, и студента-фельдшера, примостившегося где-то на облучке, двинулся в путь. До первого тылового лазарета предстояло проехать пятнадцать верст.
Мы с Павлом Николаевичем, пожелав ему счастливого пути, вернулись восвояси, так как назавтра с утра предстояло наладить все с отправкою подарков и своевременно быть у командира полка на позиции.
Отряд наш вернулся обратно только перед рассветом, и неутомимый Григорий Аркадьевич доложил наутро Переверзеву, что переправка раненых совершилась вполне благополучно и что все они сданы «под расписку» заведующего тыловым лазаретом.
…На двух небольших самодельных санках, запряженных в одиночки, двинулись мы на позиции, направляясь к командиру, полк которого занимал их.
Я с Переверзевым сел в санки без кучера, и Переверзев правил сам, а во вторых санях, с Мандельштамом и Григорием Аркадьевичем, правил отрядный вестовой. Мороз слегка пощипывал щеки и уши, когда сворачивали к ветру, но в общем день выдался дивный, и ехать по лесу и потом пустырем было необыкновенно приятно. Тишина стояла кругом мертвая. О выстрелах мы совсем забыли, так как ни в последнюю ночь, ни утром их слышно не было.
Но когда мы, отъехав верст шесть, свернули в улицу какой-то не совсем опустившей деревушки, совершенно этого не ожидая, услыхали: «бабах!», и заметили зеленовато-дымчатый столб, обозначившийся впереди, слева, в довольно значительном от нас отдалении.
Одновременно с этим нам преградили путь два солдата, с красными перевязками на рукавах. «Военная полиция!» – объяснил мне Переверзев. На улицу деревушки повысыпали тем временем люди из хибарок, в их числе я заметил двух-трех малолеток.
Ехать дальше временно воспрещалось, так как начинался, как все решили, обстрел именно той дороги, которою нам предстояло ехать.
Повылезли из саней и стали вместе с другими наблюдать. Продвинулись, по возможности, вперед, чтобы не мешали строения.
Проследив несколько снарядов, которые, разрываясь, выпускали из себя целые фонтаны то зеленоватых, то желтоватых, то фиолетовых дымчатых газов, мы скоро ориентировались в происходящем.
От деревенской улицы, на которой нас задержали, шла узкая наезженная дорога через совершенно обнаженное, белое от снега пространство. Мне объяснили, что дорога эта проложена среди теперь замерших болот и ведет к передовым нашим окопам, на островке, выдающемся мысом к неприятельской линии.
Мы скоро убедились, что выпускаемые сейчас, один вслед за другим, снаряды не достигают дороги и, по-видимому, метят совсем не в нее.
Более внимательное наблюдение открыло нам глаза. Снаряды ложились и разрывались все вокруг одной точки, которая, очевидно, и была целью обстрела. При помощи полевого бинокля, имевшегося у Переверзева, мы ясно разглядели притаившуюся за зубчатым, растянувшимся бугром нашу полевую батарею, которую бугор скрывал от неприятеля; но она ясно была видна с нашей стороны.
Мы разглядели и лошадей, мотавших хвостами, и людей, подле них сжавшихся в одну кучу.
Овладевшее нами волнение не поддается описанию. Каждую секунду снаряд мог попасть именно в эту точку и поглотить в один миг все, что, притаившись, еще жило, еще хотело жить.
Обстрел длился более получаса. Снаряды решетили снежную поляну на небольшом пространстве. Они ложились и рвались, выпуская дымчатые фонтаны, то правее, то левее, иногда сзади бугристого кряжа, замыкающего гладкую снежную поляну.
При виде каждого нового летящего снаряда на секунду замирало сердце, и вслед затем общий облегченный вздох сливался с чьим-нибудь громким восклицанием «мимо!».
Наконец, выстрелы так же внезапно, как раньше начались, прекратились. Прождали с четверть часа. Молчат. Кто-то сказал: «Пошли обедать!»
Меня жгуче интересовал вопрос: что же станется с батареей? Неужели так она и не двинется с места, до нового выстрела?
Сзади нас подъехал артиллерийский полковник, едущий туда же, куда и мы, к нашему полковому командиру. Мы познакомились, и он пояснил нам: «Она (батарея) только тем и спаслась, что притворилась мертвою. Через лазутчиков немцы, вероятно, вызнали место ее расположения, но, по счастью, только приблизительно. Если бы батарея только пикнула, от нее бы следа не осталось… Они и вызывали ее обозначиться, ответить. Стара штука, не на дураков напали! Вероятно, решили, что тут уже и след ее простыл».
– Неужели она здесь и останется? – тревожно спросил я.
– Пока что да. А вот стемнеет, луна, по счастью, всходит позднее, мигом отлетит верст на пять-шесть в сторону в укромное местечко. Оттуда, пожалуй, и жарить начнет, пока ее там не нащупают.
Выходило все просто, до ужаса просто.
– Ну, пора двигаться, можно, – раздался чей-то голос. – Только поодиночке, не скучиваться! На одиночных они снарядов тратить не любят, а если приметить народу погуще – и палят.
