Закери снимает ботинки, ставит их подальше, чтобы волны не дотянулись, входит в неспешный прибой и смеется, когда море ласково обтекает его пальцы.
Он наклоняется, гладит золотистую волну. Подносит палец к губам, осторожно облизывает его. Вот чудеса, ему дали сладость, когда он ожидал соли! Только вот поплавать в этом вкусном море вряд ли захочется.
Никогда б не поверил, что такое возможно, не отдайся он вере в немыслимое уже довольно давно.
Что же теперь будет? – думает он, но почти сразу отбрасывает этот вопрос. Да какая разница что. Не имеет значения. Сейчас – не имеет. Он ведь на той глубине, где время хрупко и ненадежно.
Потому что это сейчас – весь его мир. Беззвездный и священный.
Перед ним простирается вдаль Беззвездное море. За морем – призрак города, пустого и темного.
У его ног, там, где море бьется о берег, лежит какой-то предмет. Закери поднимает его.
Осколок бутылки от шампанского. Выглядит так, будто лежит здесь уже долгие годы. Этикетка стерлась. Края зазубрены, с них капает мед.
Закери поднимает голову, смотрит вверх, в черноту пещерного свода. Там строение, возвышающееся над ним, напоминающее собой замок.
За ним почти можно разглядеть слои и уровни, спирально уходящие вверх. Тени, что чернее других теней. Пространства, которые изгибаются и выступают наружу, испещрены огоньками, которые вовсе не звезды.
Невозможно не удивиться, как далеко он зашел. Вертя в руках осколок бутылки, Закери вспоминает лестницу и бальный зал – там, высоко наверху.
Он слышит приближающиеся шаги. Очень уместно, думает он, вновь встретить Судьбу теперь, когда он наконец достиг Беззвездного моря. Теперь то самое пока что как раз наступило.
– Привет, Макс! – даже не обернувшись еще, восклицает Закери. – Я нашел твою бу.
На этих словах он поворачивается, и происходит что-то, вроде как вспышка. На мгновенье зрение его затуманивается, а когда взгляд проясняется, перед ним вовсе не Мирабель.
Перед ним Дориан.
Закери пытается произнести его имя, но не может. Дориан, вскинув брови, потрясенно на него смотрит, а Закери, тот просто не в силах дышать. Он в жизни не сталкивался с тем, чтобы при встрече с человеком у него буквально перехватило дыхание, так что, видно, он и вправду влюблен, но погодите, это не фигура речи, он и в самом деле не может сейчас вдохнуть. У него кружится голова. Сияние моря гаснет. Осколок бутылки из-под шампанского, выскользнув из его пальцев, разбивается еще раз.
Закери Эзра Роулинс, уронив голову, видит свою грудь, в самой близи к которой на рукояти меча лежит рука Дориана, и едва он начинает осознавать, что случилось, как все меркнет и заливается чернотой.
выдержки из секретного дневника Катрины Хокинс
Я сидела в “Грифоне”, за выгородкой, в самой глубине, так что никто не мог меня видеть, пила себе и читала, а эта дамочка в белом меховом пальто уселась напротив так, будто как раз ее тут и дожидались. Глаза у нее были разные, один голубой, а другой карий, а в руке она держала кристально чистый мартини с двумя (в тон) оливками. Бокал был еще запотевший, надо думать, она только что взяла его в баре.
– А вас непросто найти, мисс Хокинс, – сказала она, ласково улыбаясь, и улыбка ее выглядела почти что как настоящая.
– Не соглашусь, – ответила я. – Городок у нас маленький. Всего два бара, в которые я хожу. И вы наверняка раздобыли расписание моих занятий. Короче, никакой нужды в устройствах для слежки.
Улыбку ее как ветром сдуло. Определенно, она из них, но теперь, когда я заработала несколько очков себе в плюс, мне прислали профессионала. Не стали на этот раз позорно напоказ шпионить на расстоянии.
На мою речь она ничего не ответила, и тогда я спросила:
– Кто это был? – и кивнула на гигантскую шубу. Дамочка оделась заметно, явно не собиралась слиться с обоями, и это, что ни говори, не могло не вызывать уважения.
– Мех искусственный, – разочаровала она меня. – А как вам книга? – Она ткнула своим мартини в советы для начинающих литераторов, “Обалденный писатель”, которые я штудировала.
– Это для занятий, – сказала я правду. Болтовня сбивала меня с толку. Мне бы и в голову не пришло, что кто-то из этих вообще будет со мной беседовать.
– Что, скучаете по нему, да?
Она перевела взгляд на мой коктейль. “Сайдкар”. Я заказала его потому, что не могла ни о чем думать, просто хотела посидеть где-нибудь, лишь бы не у себя дома. Жалко, забыла предупредить, чтобы края бокала в сахар не окунали, из-за этого ножка становится липкой.
– Вам известно, где он находится? – спросила я.
Она промолчала, но в глазах ее было что-то странное – то есть в карем глазу, конечно, потому что в синем гулял туман, я решила, что катаракта. Непонятный такой был взгляд. Я знаю, что это звучит так, словно то был момент типа “ага, ты знаешь, где он сейчас!”, но ничего подобного. Она смотрела на меня, потягивала свой мартини, а потом поставила бокал на стол и произнесла:
– Вы, должно быть, переживаете свой разрыв.
А ведь я никому не говорила, что мы с Лекси расстались. Л. впала в раж, когда я взялась выяснять, что случилось с З., и сказала, что он, наверное, просто сбежал, а я злюсь оттого, что он меня не предупредил об этом, а потом я обвинила ее в том, что она устроила эту штуку с пчелой, ключом и мечом во время своей театральной охоты, и тогда она сказала, что впустую потратила на меня время, что, на мой взгляд, чересчур. Ну, в общем, не думаю, что я так уж сильно переживаю. Все у меня нормально. Я вправду совсем не уверена, что мне нужно сейчас быть в отношениях. Все меняется. И сейчас меняется особенно быстро, ведь неделю назад все было – ну совсем по-другому. Только снег все идет, как шел. Это не изменилось.
– По-настоящему – нет, – отозвалась я.
– Но ведь у вас никого нет, – сказала дама. – По-настоящему.
Я разозлилась, потому что она попала в точку, но не собиралась ее об этом оповещать. У меня есть мой блокнот и мои проекты, и я сидела там одна со своей выпивкой, потому что нет никого, с кем мне хотелось бы выпить. В самом деле, у меня никого нет. И она сообщила мне об этом так, будто знала, что моя семья тоже со мной в контрах.
Я промолчала.
– Вы – сама по себе. Разве вам не хочется найти свое место?
– Мое место здесь, – сказала я, не понимая, к чему она клонит.
– Да? И надолго ли? Останетесь еще на два года в аспирантуре, потому что не знаете, чем еще заняться, а потом, ничего не попишешь, придется уехать. Разве вам не хочется стать частью чего-то большего?
– Я не религиозна, – сказала я ей.
– Речь не о религиозной организации, – сказала она.
– А о какой?
