Пламя в очаге взволнованно шипело и потрескивало в лад словам путешественника.
– Звезды устроили заговор и разлучили влюбленных. После чего они вздохнули свободней. Время текло, как всегда, Судьба сплетала дорожки, которым суждено было пересечься, и наконец Время и Судьба встретились снова.
– Ну еще бы! – перебил его звездный купец. – Судьба всегда получает то, что ей нужно!
– Однако звезды со своим поражением не смирились, – продолжил путешественник. – Они донимали Луну своими жалобами и претензиями, пока та не согласилась созвать Совиное вече.
Тут уж торговец нахмурился. В той стране, где он вырос, очень далеко отсюда, Совиным вече пугали детей. Бытовало поверье: споткнешься на пути, и Совиное вече тебя заберет. Дальше купец слушал очень внимательно.
– Совиное вече рассудило, что одну из двух этих стихий следует изъять. Оставить они постановили ту стихию, которую сочли более значимой. Звезды ликовали, когда Судьба была уничтожена. Разорвана на куски клювами и когтями.
– И никто не пытался остановить это? – спросил звездный купец.
– Луна могла бы, конечно, но ее в ту ночь не было. Они выбрали безлунную ночь для жертвоприношения. Никто не посмел вмешаться, кроме маленькой мышки, которая унесла сердце Судьбы и сумела сберечь его, – путешествующий сделал глоток вина. – Совы в своем торжестве не заметили мышь. Филин, которому достались глаза Судьбы, обрел небывалую зоркость и был коронован как Совиный король.
В этот момент за окном, в ночи, раздался какой-то шум, то ли ветер завыл, то ли захлопали крылья.
Путешественник подождал, пока шум смолкнет, и только потом продолжил свою историю.
– Звезды на небесах, довольные собой, облегченно вздохнули. Но они видели, как Время, с разбитым сердцем, проходит в сокрушенном отчаянии, и, в конце концов, усомнились в том, что когда-то считали неоспоримым благом. Они видели, как корона Совиного короля передается от совы к сове, то ли благословение, то ли проклятие, ибо ни одно смертное существо не вправе обладать таким зрением. Звезды по-прежнему мерцают от неуверенности, даже сейчас, когда мы сидим здесь под ними.
Путешественник допил остатки вина в своем бокале и сказал, завершая историю:
– Так что, как я уже сказал, звезды меня не интересуют. Они созданы из злобы и сожалений.
Звездный купец никак не отозвался на это. Мешок его, расшитый созвездиями, тяжко лежал у огня.
Путешественник поблагодарил торговца звездами за вино и компанию, торговец ответил ему тем же. И, прежде чем уйти, путешественник, склонившись, прошептал торговцу на ухо:
– Но иногда Судьба снова берет себя в руки, а Время всегда ждет.
На этом путешественник покинул купца, который остался один, глядя на огонь и попивая вино.
Утром, когда звезды, под строгим взглядом Солнца, кто куда разбежались, купец осведомился у обслуги, уехал ли уже путешественник, есть ли у него время, чтобы проститься, как полагается.
Ему вежливо ответили, что кроме него в эту ночь в таверне других гостей не было.
Закери Эзра Роулинс сидит на бархатной банкетке в самом затейливом из виденных им когда-либо лифтов и раздумывает, лифт это вообще или неподвижная комната, оборудованная так, чтобы человек в ней чувствовал себя как в лифте, потому что он сидит там уже целую вечность.
Его занимает, возможен ли внезапный приступ клаустрофобии, причем контактные линзы напоминают ему о том, почему он так редко их надевает. Гипотетический лифт гудит и время от времени судорожно дергается, что сопровождается скребущим звуком, так что, возможно, все-таки движение происходит, к тому же в желудке такое ощущение, словно эта золоченая клетка с ним внутри падает с умеренной скоростью, или же, тоже не исключено, опьянение его еще не развеялось. Отсроченная реакция на коктейль.
Люстра над ним трясется и сверкает, отбрасывая искры света на слегка барочный интерьер, золотистые стены и бордовый бархат вытерты и в значительной мере утратили свой, соответственно, блеск и ворс. Мотив “пчела-ключ-меч” повторяется и на внутренней стороне дверей тоже, но больше украшать нечего, нет ни цифровой информации, ни указателя этажей, ни даже хоть какой-нибудь кнопки. Очевидно, есть только одно место назначения, и лифт туда еще не дошел. Краска на спине и руке начинает подсыхать, ее поблескивающие чешуйки облепили его пальто, усеяли волосы, покусывают за шею, забились под ногти.
Закери чувствует какую-то обостренную бодрость и все-таки смертельно устал. Все тело гудит, от головы до ступней, и невозможно понять, этот гул от лифта, от алкоголя или от чего-то еще. Он встает с места и начинает вышагивать, насколько можно вышагивать в лифте, не более двух шагов в любом направлении.
Может быть, дело в том, что ты наконец вошел в нарисованную дверь и не оказался там, где ожидал? – строит предположение голос в его голове.
Даразве ж я знаю, что я, собственно, ожидал? – спрашивает себя Закери.
Он замирает перед дверьми лифта. Тянется их потрогать, и рука его касается узорного ключа, который начинает вдруг мелко дрожать.
На мгновенье Закери чувствует себя одиннадцатилетним мальчиком в том переулке, дверь под его пальцами ощущается не как металлическая, а как рисованная по кирпичу, но при этом она вибрирует, а джазовая мелодия, еще с бала застрявшая в его голове, все крутится там и крутится, вовлекая во вращение все вокруг, и внезапно оказывается, что лифт движется намного, намного быстрей.
А потом враз останавливается. Люстра удивленно подпрыгивает, рассылая радужные огоньки, а дверь – открывается.
Подозрения Закери, что он никуда не ехал, оказываются беспочвенны, поскольку то помещение, на которое он из лифта смотрит, ничуть не похоже на пещеру, из которой он отбыл. Это светлая комната со сводчатым филенчатым потолком. Она напоминает ему атриум университетской библиотеки, только поменьше, с мраморными стенами цвета меда, матовыми и разнящимися по тону, но при этом люминесцирующими, так что светится и сияет все, кроме каменного пола, лифта и еще одной двери напротив. У него впечатление, что находится он так глубоко под землей, как подсказывает ему длительность поездки и скорость движения лифта, хотя голос в голове продолжает настаивать, что это какой-то вздор. Но здесь слишком тихо, а в воздухе ощущается тяжесть, вес всего, что над головой.
Он выходит из лифта, двери которого за ним смыкаются. Клацанье возобновляется, лифт следует куда-то еще. Над его дверьми индикатор полумесяцем, без цифр, только золотая стрелка медленно ползет вверх.
Закери идет к двери на другом конце комнаты. С позолоченной дверной ручкой, она внешне напоминает ему ту самую первую нарисованную дверь, только эта значительно больше, как будто выросла вместе с ним, и не нарисована, а настоящая, резного дерева, и позолота с деталей кое-где пообтерлась, но пчела, ключ и меч видны прекрасно.
Закери набирается духу и берется за ручку. Она теплая, твердая, но когда он пытается ее повернуть, не поддается. Он пробует еще раз, нет, дверь явно заперта.
