Однако ж прежде, чем девочка выросла, принцесса заболела и умерла.
Вскоре после того дочка ее исчезла, и ни один человек в городе этому не удивился.
– Она всегда была дикая, – вздохнула женщина, прожившая достаточно долго, чтобы считаться старухой.
Мир уже не тот, что был прежде, но в городе на берегу озера все еще рассказывают истории про замок на горе.
В одной из таких историй девочка находит дорогу назад в замок, который она помнит, но смутно, словно он привиделся ей во сне. Замок пуст.
В другом варианте девочка находит дорогу назад в замок, который она помнит, но смутно, словно он привиделся ей во сне. Она стучится в дверь.
Дверь распахивается перед ней, ее приветствуют призраки, которых она больше не видит.
Дверь закрывается, и больше о ней никто никогда не слышал.
А в истории, которую рассказывают совсем редко, девочка находит дорогу назад в замок, который она помнит, но смутно, словно он привиделся ей во сне как место, куда ее обещали вернуть, хотя обещание и давала-то не она.
Фонари зажжены в честь ее прибытия.
Дверь открывается прежде, чем она успевает постучать.
Она поднимается по знакомой лестнице, которая, она это знает, совсем не во сне. Идет по залу, по которому уже шла раньше.
Дверь, помеченная короной, открыта настежь. Девочка входит внутрь.
– Ты вернулась, – говорит тьма.
Девочка молчит. Эта часть того, что не было сном, тревожит ее больше всего, больше, чем призраки. Эта комната. Этот голос.
Но она не боится.
Из темноты выходит человек с головой филина. Он совсем не так высок, как ей помнится.
– Здравствуй, – говорит девочка.
– Здравствуй, – отвечает Совиный король.
Они молча разглядывают друг друга. Призраки наблюдают за ними из-за двери, дивясь на перышко в ее сердце, которого девочка не видит, но чувствует, как оно трепещет.
– Проведи под этим кровом три ночи, – говорит Совиный король девочке, которая больше уже не девочка.
– И тогда ты меня отпустишь? – спрашивает девочка, имея в виду совсем не это.
– И тогда тебе не захочется уходить, – говорит Совиный король, который, все это знают, говорит одну только правду.
Девочка проводит там одну ночь, а потом вторую. К концу второй ночи призраки снова становятся ей зримы. К третьей у нее пропадает желание уйти, ибо кто же уходит из дома, когда его обретет?
Она и сейчас там.
Закери Эзра Роулинс следует за Мирабель коридорами, круто сворачивающими между залами, которых он еще не успел рассмотреть, сквозь двери, о которых не догадывался, что это дверь. Он засматривается, когда они идут по стеклянному полу, на забитый книгами коридор под ногами, этажом ниже, а затем торопится догнать Мирабель. До “Сердца” они добираются в два раза быстрей, чем он рассчитывал, и Мирабель сразу направляется не к лифту, а к одной из упавших люстр, на которой висит куртка из серой потертой кожи и черная сумка-мессенджер через плечо.
– А мне не понадобится пальто? – беспокоится Закери, глядя, как Мирабель натягивает куртку, с мыслью, не сбегать ли к себе за своим забрызганным краской одеянием, которое он, увы, забыл отослать на Кухню почистить.
Налево от него раздается мяуканье, и, повернувшись на звук, Закери видит рыжего кота, который сидит на пороге кабинета Хранителя. Позади кота заметен и сам Хранитель, который сидит у себя за столом и пишет, и при этом, не прекращая движения пера по бумаге, поверх очков внимательно за ними с Мирабель наблюдает. Закери с трудом подавляет в себе желание поднять руку и помахать ему.
– Да, – говорит Мирабель, не обращая внимания ни на кота, ни на Хранителя, а рассматривая льняные брюки и свитер Закери. – Пожалуй. Давайте-ка что-нибудь подыщем. Сумку свою оставьте здесь.
Закери кладет сумку на пол, а Мирабель торопливо сворачивает в ближайший за лифтом коридор и открывает там дверь, за которой обнаруживается кладовка, заваленная пальто, шляпами, пишущими машинками, коробками карандашей и ручек, осколками каких-то скульптур. Как добычу в лавке старьевщика, она выхватывает из этого хаоса охотничью куртку из зеленой шерсти с коричневыми заплатками на локтях, в идеальном состоянии, и протягивает ее Закери, проворно переступив через руины бюста на полу, одинокий гипсовый глаз печально взирает на ее ботинки.
– Вот это должно подойти, – говорит она, и, конечно же, так оно и есть.
Накинув куртку на плечи, Закери идет за Мирабель в светящийся мрамором аванзал. Она нажимает на кнопку лифта, та послушно загорается. Стрелка рывком обращается вниз.
– Вы это выпили? – спрашивает Мирабель, пока они ждут.
– О чем вы?
Она указывает на ту стену, где в нише была рюмка с питьем, напротив игральных костей.
– Выпили? – повторяет она.
– А, да… да, конечно.
– Это хорошо, – говорит Мирабель.
– Да разве у меня был выбор?
– Ну, вы могли вылить питье, или переставить рюмку куда-нибудь, или что-то еще. Дело в том, что из тех, кто не выпил, никто здесь не остался.
Лифт, нежно звякнув, распахивает свои двери.
– А как поступили вы? – интересуется Закери.
Мирабель усаживается на бархатную банкетку по одну сторону, он – по другую. Вряд ли это другой лифт, но бархат обивки хоть и вытерт, но безупречно чист, а ведь он хорошо помнит, что заляпал тогда краской все, что только смог.
– Я? – говорит Мирабель. – Никак.
– Что, оставили рюмку там?
– Нет, я ничего такого не делала. Ни с костями игральными, но с рюмкой “Выпей меня”. Не сдавала вступительный экзамен.
– Как это вам удалось?
– А я местная. Я родилась здесь.
– Правда?
– Нет, неправда. Я вылупилась из золотого яйца, которое норвежскому лесному коту пришлось целых полтора года высиживать. Он до сих пор меня ненавидит. – И, помолчав секунду, добавляет: – Ну, конечно же, правда.
– Я прошу прощенья, – говорит Закери. – Но все это как-то… ну, слишком.
– Нет, это мне нужно просить прощенья, – качает головой Мирабель. – За то, что вас бросили в самую круговерть, но, честное слово, я благодарна вам за компанию. – Вынимает из сумки портсигар и, щелчком распахнув его, протягивает Закери. Тот, открыв было рот, чтобы пояснить, что не курит, видит, что портсигар наполнен всех цветов круглыми карамельками. – Хотите историю? Вам станет полегче, и они срабатывают, только пока мы в лифте.
– Вы шутите, – недоверчиво говорит Закери, но все-таки берет бледно-розовый, мятный, как ему кажется, судя по виду, плоский кружок.
Мирабель, улыбаясь ему, убирает портсигар, не взяв оттуда конфетку.
