В ауте. Без памяти. Вот оно. Память. Закери делает еще глоток. Он не помнит, любит он мед или нет.
За его спиной звякает подъемник, и Мирабель идет проверить, что там. Поднос полон мисочек и пузырьков, и еще там сложенное полотенце и коробок спичек.
– Сделай одолжение, зажги это и поставь на ночной столик, – просит Мирабель, протягивая ему спички и керамическую курильницу с ароматической свечкой.
Закери осознает, что это проверка, когда пытается чиркнуть спичкой. Координации ноль. Выходит только с третьей попытки.
Поднося пламя спички к благовонию, Закери поневоле вспоминает те времена, когда не счесть сколько раз он проделывал это по просьбе матери. Он сосредотачивается на том, чтобы рука не тряслась, что оказывается очень непросто, позволяет фитилю разгореться, а потом бережно задувает пламя, чтобы уголек задымился, немедля испустив аромат, богатый оттенками, но незнакомый. Сладкий, но мятный.
– Что это? – спрашивает он, ставя курильницу на столик, и над кроватью поднимаются струйки дыма.
Руки дрожат уже меньше, но он все-таки садится и еще раз пригубливает медовую смесь. А что, пожалуй, он любит мед.
– Да понятия не имею, – говорит Мирабель, наливает немного жидкости на маленькое полотенце и укладывает компресс на лоб Дориана. – На Кухне заведены свои домашние средства, и они, как правило, эффективны. Ты ведь знаешь про Кухню, верно?
– Мы встречались.
– Благовоний обычно не присылают, но тут, видно, случай серьезный, – говорит Мирабель, хмурясь на клубящийся дым и оглядываясь на Дориана. – И, возможно, это для вас обоих.
– Но зачем Аллегре меня травить?
– Возможны два варианта. Первый. Вырубить тебя и отправить обратно в Вермонт, чтобы ты проснулся с легкой головной болью, а потом, если вдруг что-то вспомнишь, то решишь, что это был сон.
– А второй?
– А второй – тебя убить.
– Ну, класс! – отзывается Закери. – А это что, противоядие?
– Да, и не попадался мне еще яд, который оно не смогло бы нейтрализовать. Тебе ведь уже лучше, правда?
– Да, только все еще немного туманно, – говорит Закери. – Слушай, ты сказала, он как-то пытался убить тебя.
– Ну, у него не вышло, – говорит Мирабель, и прежде, чем Закери успевает попросить ее рассказать поподробней, раздается стук в открытую дверь.
Закери ожидает увидеть Хранителя, но на пороге с озабоченным видом стоит девушка примерно его лет, ясноглазая, невысокая, с темными волосами, заплетенными в косы, которые обрамляют ее лицо, но сзади просто распущены. Одета она в цвета слоновой кости вариант рясы Хранителя, чуть более простой, с замысловатой вышивкой белым по манжетам, подолу и воротнику. Вопросительно глянув на Закери, она поворачивается к Мирабель и поднимает левую руку, держа ее сначала ладонью вбок, а затем плоско, ладонью вверх. Безо всякого перевода Закери знает, что ее интересует, что тут вообще происходит.
– У нас были приключения, Райм, – говорит Мирабель, и девушка хмурится. – Настоящие приключения с дерзким спасением, оковами, чаем и пожаром. И еще две трети из нас отравлены. Кстати, познакомься, это Закери. Закери, это Райм.
В знак приветствия Закери прикладывает два пальца к губам и склоняет голову, догадываясь, что девушка, должно быть, служительница, и помня этот жест из “Сладостных печалей”. Проделав это, он сразу впадает в сомнения, не скороспело ли его умозаключение, но глаза Райм загораются, а морщинка между ее бровей исчезает. Прижав ладонь к груди, она ответно склоняет голову.
– Похоже, вы прекрасно поладите, – замечает Мирабель, с любопытством глянув на Закери, и снова обращается к Дориану. Взмахом руки она заставляет благовонный дымок подлететь ближе, завитки его следуют движениям ее пальцев и плывут вдоль руки. – У вас с Райм есть кое-что общее, – говорит она Закери. – Райм еще ребенком нашла нарисованную дверь, но она открыла ее. Когда это было, Райм? Лет восемь назад?
Райм качает головой и показывает две растопыренные ладони.
– Ну вот, из-за тебя я чувствую себя старой, – улыбается Мирабель.
– И вы ни разу не возвращались домой? – спрашивает Закери и тут же жалеет, что спросил, потому что свет в лице Райм гаснет, но извиниться не успевает. Мирабель перебивает его.
– У тебя все в порядке, Райм? – спрашивает она.
Райм снова жестикулирует, и на этот раз Закери не поспевает за ней. Порхание пальцев перетекает с одной руки на другую. Что бы это ни значило, Мирабель, кажется, понимает.
– Да, у меня это есть, – говорит она и поворачивается к Закери. – Извини нас, Эзра, нам нужно ненадолго уйти. Если он не проснется к тому времени, как погаснет свеча, зажги еще одну, ладно? Я скоро вернусь.
– Конечно, – говорит он.
Мирабель выходит следом за Райм из комнаты, подхватив со стула свою сумку. Закери пытается вспомнить, выглядела ли сумка раньше так, словно в ней лежит что-то тяжелое и большое, но сумка, и Мирабель с ней, исчезают быстрее, чем он успевает приглядеться.
Оставшись наедине с Дорианом, Закери от нечего делать наблюдает, как плавает по комнате дымок. Кружится над подушками, поднимается к потолку. Он пытается повторить тот изящный колдовской жест, которым Мирабель направляла поток, куда ей нужно, но дым вместо того спиралью поднимается вверх по его руке, обволакивает голову и плечо. Плечо, кстати, больше не болит, и он не помнит, когда боль прекратилась.
Он наклоняется, чтобы поправить компресс на лбу Дориана, и замечает, что у того две верхние пуговки на рубашке расстегнуты, Мирабель расстегнула их, должно быть, чтобы ему легче было дышать. Закери туда-обратно перемещается взглядом от струек дыма к распахнутому воротнику Дориана, и наконец любопытство берет верх.
В сущности, это нарушение личного пространства, хотя, подумаешь, речь всего лишь о том, чтобы расстегнуть еще одну пуговицу. И все-таки он колеблется, расстегивая ее, гадает, что Дориан сказал бы в ответ на оправдания вроде “я искал твой меч”.
Но меча на груди Дориана нет, что удивляет и разочаровывает одновременно. Строго говоря, Закери интересовало скорей, как меч вообще выглядит, а не то, есть он там или нет. Пуговица, столь дерзко расстегнутая, позволяет разглядеть дополнительно еще несколько дюймов мускулистой груди, покрытой изрядным количеством волос и несколькими синяками, но татуировки нет как нет, и ничто не указывает на то, что Дориан – страж. Может ли быть, что этот обычай забыт, замещен серебряными мечами-подвесками, подобными тому, что у него, Закери, под свитером? И череда вопросов: насколько “Сладостные печали” правдивы? Сколько там вымысла? И сколько того, что было так, как описано, но теперь, со временем, изменилось?
Застегивая пуговицу, Закери замечает, что, хотя меча нет, есть некоторый след чернильного рисунка выше, к плечу.
Похоже, это край татуировки, покрывающий спину и шею, но понять можно только то, что это что-то ветвистое.
