Кухня присылает мягкую игрушку, кролика из коричневого меха, с вислыми ушками.
Младенцу кролик нравится больше, чем что угодно еще.
Между кроликом и чтением Элинор удается найти для себя некоторое умиротворение, хотя бы и ненадолго.
Она скучает по Саймону. Она больше не плачет, хотя провела много ночей и дней, рыдая, когда убедилась, что в ту комнату ей вернуться не суждено и что даже если б она сумела туда вернуться, Саймона ей все равно больше никогда не видать.
Она знает, что не видать, потому что так сказал ей Хранитель. Не видать, потому что сам Саймон никогда больше ее не видел. Хранитель знает точно, ведь он там был. Он здесь всегда. И вот теперь пробормотал что-то про время и отмахнулся: все, уходи.
Элинор думает, тайком, про себя, что Хранитель разбирается в прошлом лучше, чем в будущем.
Она и раньше-то никогда не чувствовала себя здесь своей, а уж теперь – вдвойне. В лице ребенка Элинор ищет сходства с Саймоном, но находит только намеки. Волосы у ребенка темные, хотя кожа светлая – то есть, конечно, когда он не орет. Ей так хотелось, чтобы волосы были светлые, как у Саймона, но ни в одной из книг не говорится о том, что младенческий цвет волос со временем может с черного измениться на какой-то другой. Цвет глаз – может, но вот прямо сейчас они зажмурены так сильно, что Элинор и не разберет, какого они цвета.
Ей следует дать малышу имя.
Гнетет ощущение, что это слишком большая ответственность – дать наименование кому-то еще.
“Как мне его назвать?” – пишет она на Кухню.
Когда огонек вспыхивает и Элинор открывает дверцу подъемника, там нет ни подноса, ни карточки, а лежит бумажная полоска, вроде как оторванная от книжной страницы, и написано на ней всего одно слово.
Другое место, другое время
Интерлюдия III
Вермонт, две недели назад
Бар тускло освещен винтажными лампочками, которые, словно свечи, рассылают мерцающее сияние на стеклянную посуду и лица людей. Но свет просачивается и с улицы: несмотря на поздний час, фонари озаряют снег так ярко, словно за окнами день.
Мужчина, имя которого не Дориан, сидит в одиночестве за столиком в углу, спиной к стене. На стене – пара оленьих рогов, чучело фазана и портрет молодого человека, повешенного за предательство на войне, которую никто из ныне живущих не помнит. А тот, живущий пока, что сидит под портретом, поглядывает на остальную часть бара манером, призванным скрыть, что интересует его вовсе не все подряд, что вокруг происходит, а в особенности один столик.
Одна персона в особенности.
Напиток, который он пьет, предложила ему официантка, когда он попросил принести ему что-нибудь с шотландским виски в основе, и называется он мудрено, но там явно присутствует кленовый сироп.
Перед ним открытая книга, но он не читает (он уже ее прочитал). Книга – просто повод направить взгляд на столик на троих в другом конце комнаты, лишь отчасти перекрытый случайным посетителем, который застрял у бара, увенчанного массивным куском мрамора, попавшего сюда, похоже, из здания несколько древней.
За столиком, приковавшим его внимание, сидят две молодые женщины (одну из них он уже видел утром на снегу) и мужчина совсем немного постарше. Его и раньше занимало, какие меж них отношения, но чем больше он следит за ними, чем больше наблюдает, тем больше видит и тем больше хочет узнать.
Женщины – это пара, если он правильно трактует способы невербальной коммуникации. Он ловит взгляды, видит руку, положенную соседке на бедро, и утверждается в своих подозрениях. Он доволен собой, хотя много раз проделывал это раньше, во множестве баров, и давно уже выше того, чтобы гордиться всего лишь отточенным навыком. Да, он это умеет. Он всегда был в этом хорош, считывал людей, как книги, глядя на них наискосок через тускло освещенные комнаты.
Считать женщин труда не представляет. Та, что со стрижкой почти под корень, говорит быстро, взмахивает рукой, подчеркивая свою мысль, часто оглядывается на других посетителей бара. Вторая более сдержанна, спокойна и расслаблена до того, что под столом высвободила из сапог ноги, и Дориан даже чувствует к ней мгновенную зависть. Она здесь как дома, в этом месте, с этими людьми, и слушает их с таким особым вниманием, потому что знает их, но еще не так хорошо, как ей этого хочется.
И рядом с ними молодой человек.
Сидит он к наблюдателю боком, смотрит почти что в сторону, и когда поднимает бокал с коктейлем, свет подчеркивает его профиль. Стоит ему чуть отвернуться, как того, что там у него на лице, и без того еле видном, не видно совсем, заметна лишь тень влажных от снега завитков на затылке.
Дориан думал увидеть мальчика. Студентика. Вместилище университетских клише. Но нет, это мужчина. Юный, но мужчина. Любопытный вообще экземпляр. И изучает видеоигры, только представить.
Теперь, глядя на него, Дориан не может разобраться в горстке фактов о человеке, который сидит перед ним. Заочно он представлял его себе как социопата, отшельника, но сейчас этого нет и следа. Некоторая застенчивость – да, присутствовала, но исчезла после того, как было выпито первые полбокала. Он больше слушает, чем говорит, но когда говорит, то в манере его нет ни натянутости, ни неловкости. Время от времени он поправляет очки, сдвигает их повыше, на переносицу, а пьет, кажется, “сайдкар”, хотя, видимо, попросил, чтобы коктейль подали без сахарного ободка по краю бокала.
Человек, которого он не может прочесть. Это так же неприятно, как иметь книгу, к которой нельзя прикоснуться. Слишком знакомое разочарование.
– Ну, и как вам книга?
Дориан, подняв на голос глаза, видит, что официантка стоит у него над плечом, подливает ему воды. Подскочила, видно, проверить уровень: наполовину полный или наполовину пустой, в зависимости от степени оптимизма. Он бросает взгляд на книгу, которую держит в руках. “Тайная история” Донны Тартт. Всю жизнь он мечтал об отношениях той интенсивности, что описана на этих страницах, (вакханалию убийств давайте оставим в стороне), но никогда с ничем таким не встречался и теперь достиг возраста, когда ясно, что уже и не встретит. Он прочитал книгу семь раз, но официантке говорить об этом не станет.
– Очень хорошая, – говорит он.
– Я начала одну как-то, но так и не продралась.
– Эта получше, – заверяет он в той мере прохладно, чтобы холоду хватило пригасить флирт. Немалый градус тепла испаряется из ее улыбки.
– Приятно слышать, – говорит она. – Ну что ж, дайте знать, если я могу что-нибудь для вас сделать.
Дориан кивает и переводит взгляд чуть поверх книги. Пожалуй, группка, на которую он смотрит, не так спаяна в отношениях, как персонажи этой его книги, но что-то вроде того там все-таки есть. В том смысле есть, что каждый из них способен на сильные чувства (если не на убийство), хотя сформирована группка неверно. Не вполне верно. Он наблюдает за тем, как они жестикулируют, как им приносят еду, как они смеются над чем-то все трое, и улыбается поневоле, и прячет свою улыбку в бокал.
