Месяц, проведенный в искусственной копии рая, стал для Гарика настоящим медовым месяцем, которого у них не было. Мечта о заморских пляжах с нежным и мягким белым песком, наконец, исполнилась. Иногда лайнер бросал якорь у берегов экзотических островов, густо заросших пальмами, в которых мелькали яркие птицы, похожие на осколки радуги, и радостные туристы, перебравшись на сушу на шлюпках, резвились, как дети.
Оля так расцвела, что Гарик едва узнавал ее. Измученное и бледное, как у многих городских жителей, лицо приобрело здоровый вид из-за золотистого оттенка кожи, обласканной солнцем и живительным морским воздухом. На губах теперь почти всегда теперь сияла улыбка. Глаза искрились счастливым блеском. Когда Гарик смотрел на нее, держащую на руках жизнерадостную малышку Зою, обе они казались ему воплощением самого прекрасного, что только может быть в этом мире. На Олю вновь стало накатывать вдохновение. Однажды, стоя в полосе прибоя и наблюдая, как мощные волны с грохотом падают на берег, облизывают ноги и стремительно отскакивают прочь, она прочитала ему новые стихи:
«Шумит бушующее море,
Плюется пенною каймой
И жаждет в яростном задоре
Скорей расправиться со мной.
То схватит за ноги и тянет
Во тьму и мрак, на глубину,
А то откатится и манит,
Ждет, может, в воду я нырну?
Вот-вот волна нахлынет с ревом,
Пускай рычит, я не боюсь,
У ног растает пена снова,
Щекотно мне, и я смеюсь!»
Неприятные мысли отодвинулись, потонули в глубинах сознания, надежно укрытые яркими картинами счастливой жизни. Голос совести, мучивший его постоянно после смерти матери и ставший особенно нестерпимым после увиденных в новостях трупов Лии и ребенка, слабел с каждым днем и к окончанию путешествия совершенно стих. Гарик даже начал надеяться, что впереди его ждет светлое будущее. Окрыленный, сходил он с трапа круизного лайнера, не подозревая о том, что это был последний счастливый день в его жизни.
Вернувшись домой из аэропорта, он вместе с Олей провел приятный вечер за просмотром отснятого видео. Она незаметно уснула на диване в гостиной, и Гарик решил не тревожить ее. Укрыл пледом, подхватил на руки Зою и отнес в детскую, где, усевшись в кресло рядом с ее кроваткой, читал ей книжку про мохнатого мамонта до тех пор, пока ровное сопение дочки не убаюкало его самого.
Проснулся он от пронзительного детского визга. Стрелки настенных часов, освещенные ночной лампой, показывали три часа ночи. Спящая Зоя вопила без остановки: «Мам! Мон! Мам! Мон!». Вбежала растрепанная Оля.
– Что случилось? – спросила она и увидела валявшуюся на полу раскрытую книгу с горбатым лохматым мамонтом на картинке. – Ой, ты ее этим мамонтом напугал, наверное. – Она подхватила дочь на руки. Та открыла испуганные глаза.
– Что, страшный слоник приснился? – спросила она дочь и ласково погладила по вьющимся белокурым волосам. Та протестующе замотала головой и закричала снова:
– Мам! Мон! Мам! Мон!
– Кто тебя так напугал? – встревожился Гарик, чувствуя, как внутри у него все похолодело. Крик дочери был слишком похож на воющий звук черного столба, который раньше так часто снился ему.
– Чений дядя! Боюсь! – крикнула Зоя.
Говорила она еще плохо, но он понял. Черный дядя. И ему стало страшно. Похоже на то, что черный столб с дуплом-пастью забрался в Зоин сон.
Боялся Гарик, как выяснилось, не зря. Этот сон стал началом нескончаемых ночных кошмаров, исчезавших лишь под утро. Ребенок вопил большую часть ночи, а они с женой дежурили у ее кроватки не смыкая глаз. Успокоив дочь и убаюкав ее, не успевали расслабиться, как все начиналось снова. Ее пронзительный крик «Мам! Мон!» резал слух в очередной раз, а сердце Гарика тяжело билось в грудную клетку подобно тревожному набату. И так повторялось каждую ночь. Отсыпались лишь днем, урывками. Но вскоре они лишились и этой возможности. Зоя заболела.
Вначале у ребенка пропал аппетит. Она категорически отказывалась от еды, и никакими ухищрениями ее невозможно было накормить. Персональный педиатр приезжал, осматривал и разводил руками. Никаких тревожных симптомов он не находил. Стали кормить насильно. Зоя выплевывала еду, она похудела и ослабла. Перестала улыбаться, не лопотала, не играла с любимыми игрушками, равнодушно отталкивая, когда ей их протягивали. И, едва заснув чутким поверхностным сном, почти сразу начинала кричать «Мам! Мон!». Оля выбросила книжку с мамонтом, думая, что дело в ней. Ведь она ничего не знала о черном столбе на дне озера.
Гарик набрал слово «маммон» в поисковике компьютера. Подумал: может быть, это что-нибудь значит? В одном из найденных источников прочел, что это демон ненасытности, он искушает быстрой наживой. В переводе с греческого его имя означает «богатство». Но разве могли знать жители сибирской глубинки греческий язык? Откуда в тех местах появилась легенда о демоне с таким заморским именем? Все это было совершенно необъяснимо, отчего стало еще страшнее. Тяжелое предчувствие угнетало его. Понимал, что само по себе это наваждение не исчезнет. Время шло, и дочери становилось все хуже. Пухлые щечки опали, личико сжалось, а глаза, наоборот, стали похожи на два огромных озера, в которых вместо воды плескался страх.
Оля стала нервная и злая. Она кричала на Зою, а когда он пытался ее утихомирить, переключалась на него, на беспомощную испуганную няню, на приходившего ежедневно врача. Устав кричать, она падала в кресло возле кроватки и заходилась в рыданиях, тонувших в детских воплях. Жизнь превратилась в ад.
Настал день, когда врач заговорил о госпитализации.
– Но что с ней, что? У вас такой богатый опыт, неужели вы не можете определить? – гневно кричала жена на седовласого доктора, растерянно пожимающего плечами.
– У ребенка нервный срыв неясной этиологии, – бормотал он. – Нужны успокоительные препараты, но в таком возрасте ей практически все противопоказано.
– Как же тогда нам ее лечить?
– Нужно тщательное обследование, а в домашних условиях это невозможно. Поезжайте в стационар, – посоветовал врач.
И Зоя с Олей уехали в больницу. Гарик даже вздохнул с облегчением. В квартире стало тихо. Но тревога за ребенка не давала ему ни уснуть, ни даже хоть на минуту расслабиться. Она скручивала его душу в тугой жгут и тянула, тянула, от чего в груди его поселилась вечная ноющая боль.
Гарик машинально занимался повседневными делами, связанными с хозяйством и бизнесом, но все мысли его были о Зое. Спать и есть он давно не мог и, однажды взглянув в зеркало, испугался собственного внешнего вида. Глаза ввалились, под ними темнели фиолетовые синяки. Небритые щеки и висящая мешком одежда делали его похожим на бомжа. Каждый день он приезжал в больницу. Зоя почти все время находилась под действием снотворных и успокоительных препаратов. Оля с внешностью призрака сидела рядом с ее кроваткой и тупо рассматривала прозрачные трубки, по которым в тело дочери текла питательная жидкость. Она даже не оглядывалась, когда Гарик входил и звал ее по имени. Отвечала «Привет» безжизненным голосом, не удостаивая его взглядом.
