– Согласен на все, – ответил Гарик, не раздумывая.
– Ладно. Сходи на Омкар, посиди у Коловрата, подумай и успокойся, – сказал Арамир. – Сегодня поужинай, но мяса не ешь. С завтрашнего утра три дня без еды будешь, на травяных отварах.
– Три дня? Долго!
– Будешь делать, как скажу. – В голосе Артамира зазвенели стальные нотки.
– Что, если она не доживет?
– Ты меня слышал.
– Я сам пойду, уже сегодня. Три дня – долго это! – продолжал спорить Гарик.
– Сходи на Омкар. Остыть тебе надо.
Гарик побрел к выходу. Проходя мимо спальни, где оставил Зою, заглянул с замиранием сердца. Старушка сидела на краю кровати, в руках – глиняная кружка и ложка в ней.
– Вот, морсу клюквенного семь ложечек выпоила, – прошептала она.
Гарик вошел, нагнулся над спящей дочкой. Ему показалось, что у нее даже лицо слегка порозовело. На душе немного полегчало. Вдруг Зоя заворочалась, открыла глаза и выблевала себе на подбородок кровавую жидкость.
– Что это? – Гарик испуганно отпрянул.
– Морс, – старушка вздохнула. – Не принял желудок. Не хочет работать.
– О, Боже! – Гарик со стоном вышел из комнаты.
Багровый круг солнца коснулся линии горизонта. Улица, ведущая на окраину, пустовала. Звенящую тишину время от времени нарушал лишь лай собак, да под ногами хрустел рассыпчатый песок. «Вот ведь странно!» – вновь удивился Гарик. Песчаная дорога посреди деревни. Чуть поодаль, за околицей, грязища непролазная, а тут чисто и сухо. Песок быстро на солнышке высыхает, вода вся вниз уходит. И вот идет он широкой светлой дорогой, и кажется ему, что выведет она его из черноты.
На Омкаре было хорошо. Ему даже немного полегчало. Гудящий звук «Мам-м– мон-н!», сопровождающий его все это время с момента последнего разговора с Саней (с черным идолом, демоном, монстром из потустороннего мира, Бог знает, с кем…), стал тише. Будто просто кровь стучит в висках. Гарик остановился у обрыва, с которого два года назад сорвался Кирилл, заставивший повернуть в сторону взбесившуюся лошадь, несущую на себе его жену и дочку знакомых. Что за песню он спел перед смертью? Слова стерлись из памяти, но смысл Гарик помнил. Кирилл просил у Бога крылья. Здесь, стоя на высоком берегу Тары и глядя на чайного цвета реку, изгибающуюся петлей вокруг полуострова Тюп, только о крыльях и можно было мечтать. Так хотелось взлететь ввысь, чтобы оттуда, сверху, насладиться этой сказочной дремучей красотой! За спиной шумел сосновый бор, и Гарик вдруг с удивлением заметил, что шум его, то нарастающий, то стихающий, напоминает шелест накатывающей на берег морской волны. Откуда-то из глубины леса до него донесся нежный женский голос, затянувший жалобно:
«Ой, головушка бедо- о-овая,
Ой, судьбинушка тяже-о-олая,
Шел ты до-олго, долго,
Силы потерял,
Длинною дорогою шага-ал.
Шел ты до-олго, долго,
Силы потерял,
Длинною дорогою шагал.
В кровь истерты ноженьки уста-алые,
Дали отшагали все ж нема-алые,
Только го-о-оре, горе,
Поздно ж ты узна-ал,
Что не той дороженькой шагал,
Только го-оре, горе,
Поздно ж ты узна-ал,
Что не той дороженькой шагал».
Голос смолк, его сменила заливистая трель балалайки. Гарик удивился. Надо же, прямо про него песня! Вспомнились зловещие слова Татьяны Моргун: «Ступив на черную дорогу, ты никогда не сможешь вернуться и пойти по белой». Но, несмотря на предсказание ясновидящей, Гарик собирался попытаться. Интересно, здесь она еще или уехала из Окунево? И Гольдштейн, чудаковатый ученый, ставший невольным виновником страшного «черного пути», по которому прошел Гарик. Видеть никого из них не хотелось. Гарик постоял еще немного, любуясь закатом, посмотрел вдаль, куда утекала Тара, скрываясь в заповедных дебрях склонившегося над ней леса, и пошел обратно.
Только вышел на дорогу, ведущую к деревне, как в кармане раздалось пиликанье. От страха прошиб пот. «Окуневский» телефон вновь ожил. Некто или нечто снова пыталось что-то сказать ему. Гарик поднес аппарат к уху. Голос захрипел сквозь помехи: «Не делай этого! Не ходи к Потаенному озеру! Нет его, все врут, нет его! Сгинешь в болоте, и все. На Шайтан ведет твоя дорога». Гарик нажал отбой. Хотел выбросить жуткую штуковину в кусты, но почему-то не смог. Спрятал в карман.
Калитка оказалась не заперта. Открытой оставили, чтоб не стучал. Вошел во двор, потянул ручку двери, ведущей в дом. Открылась. Сделал пару шагов по темному коридору и остановился. Из дальней комнаты слышались голоса Артамира и старушки. Понял, что о нем говорят. Интересно стало.
– Бес в нем сидит, точно бес! – произнес старушечий голос, следом раздался ее тягостный вздох. И вновь она заговорила: – Я с порога увидала, что бес в нем. Не пустит он его в место светлое, запутает, сгубит. Обожди, пока нога окрепнет, да сам иди с дитем. Негоже их двоих на погибель отпускать.
– Ничего, баба Лида. Ничего. – Голос Артамира звучал твердо и в то же время ласково. – Великий Род у него за спиной. Любовь отцовская на многое способна – не то что с бесом совладать, даже землю перевернуть может. Пусть идет. Сама говоришь, плоха малышка, долго не проживет. Умрет вдруг, я как отцу ее в глаза посмотрю? Нет, пусть идет. Бог его выведет.
Под ногами Гарика скрипнули половицы. Таиться в коридоре дальше было неприлично: вдруг услышали? Вошел в комнату.
– А, вернулся! – Артамир встретил его улыбкой. – По лицу твоему вижу: успокоился. А то был совсем перекошенный, кривой.
Старушка поднялась со стула и пошла к выходу, приговаривая:
– Идем в кухню, я тебе ужин сготовила.
– Нет, спасибо, не голоден я, – отказался Гарик.
– Иди, – скомандовал Артамир.
Гарик пожал плечом и последовал за хозяйкой. В тускло освещенной кухне на столе стояла миска с дымящейся гречневой кашей, а на тарелке рядом лежало две свежие очищенные морковки. Не чувствуя вкуса, он проглотил все, думая лишь о Зое, но спрашивать боялся. И пойти посмотреть на нее боялся. Если бы случилось плохое, бабка Артамира уже сообщила бы. Значит, еще жива его малышка.
Ночью Гарику снова снился столб. На этот раз целый хор голосов выл и визжал невыносимое «Мам-м– мон-н!», будто в дупле спряталось несметное количество разных животных и птиц, которых кто-то научил этим звукам. В жуткой какофонии слышалось и сорочье стрекотанье, и кошачье мяуканье, и волчье рычание, и даже жалобный детский плач. Потом вдруг все голоса стихли, остался лишь плач, и когда Гарик понял, что уже не спит, плач не исчез. Узнал голос Зои, вскочил, помчался сломя голову, не разбирая дороги. Спросонья забыл, где находится, чуть весь дом не разнес, не вписавшись в узкий низкий дверной проем. Врезался в него с размаху – так, что вся изба задрожала.
