– Да что же тут рассказывать, – тихо проговорил он. – Любой бы это сделал… Еще не светало, только-только пропели первые петухи. Не спалось, забота сердце глодала: как будем жить, если немец придет? Вышел на чистый воздух, пошел к ручейку: думаю, посижу. И тут в аккурат громкий такой выстрел. Думаю, кто же это стреляет? Перебрался по доске через ручеек, вышел на лужайку у овражка. Копна как стояла, так и стоит. Собрался уже идти обратно в свою лесную избушку, но вдруг как блеснет огнем из копны, как вдарит. «Эге, – думаю, – здесь дело нечистое, свои не будут по копнам прятаться и по ночам куда-то палить». Быстро, что было сил, побежал на деревню, поднял народ. На рассвете подошли овражком и схватили.
Дядя Михей окинул лазутчиков презрительным взглядом:
– Трусливый народишко. Одним словом, паскуды!..
Собираясь уходить, я неожиданно увидел в толпе сержанта Акимова. Он тоже меня заметил, подбежал ко мне и чуть не сбил с ног.
– Дружище! – тискал он меня. – Вот встреча! Жив, здоров? Это хорошо! А мы о тебе часто вспоминали.
Акимов – молодой, стройный, хорошо сложенный мужчина, с благородными чертами чуть продолговатого лица. Товарищи любили сержанта, и все, даже командиры, называли его тепло, по-дружески «наш Акимыч».
По своей натуре Акимов был веселым и остроумным человеком, но в бою становился расчетливым и умелым воином. Особенно уважали его за то, что Акимыч, где бы он ни был, никогда не оставлял в беде товарища.
– Ну а ты какими судьбами очутился здесь, в глубоком тылу? – спросил я сержанта.
– Какой тут тыл? Только что пули не свищут, а осколков хоть отбавляй.
На опушке леса мы уселись на траву. Акимов поставил меж колен винтовку, снял с головы пилотку, вывернул ее подкладкой наружу и тщательно вытер вспотевшее лицо.
Отдохнув немного, мы вышли на дорогу и к вечеру благополучно добрались до расположения нашей роты. Встреча с боевыми друзьями была шумной… За время войны я не раз прощался со своими товарищами. Расставание было всегда печальным, будто терял самое дорогое. Но зато возвращение в боевую семью было радостным, хотя кругом ходила смерть.
Я доложил командиру роты о своем возвращении из госпиталя, и Круглов, улыбаясь, крепко обнял меня:
– Очень рад, что ты вернулся. Ведь нас, старичков, маловато осталось. – Старший лейтенант о чем-то вспомнил, взял меня под руку. – Пойдем сейчас к комбату. У него для тебя есть подарок. – И показал рукой на левую половину моей груди.
Бой за лесную возвышенность
В 6 часов утра вражеская артиллерия и авиация начали обстрел и бомбардировку станции. Наши артиллеристы и летчики в свою очередь вели огонь и бомбили расположение противника. Эта дуэль продолжалась в течение первой половины дня. Пехота и танки обеих сторон в бой не вступали.
Наши оборонительные рубежи в районе станции Волосово отделял от противника густой смешанный лес. В лесу действовали мелкие группы разведки. Особый интерес противник проявлял к лесным холмам, которые лежали впереди наших позиций. Это было для нас понятным: завладев этими холмами, противник мог обстреливать из пулеметов и минометов наши тылы вдоль и поперек на несколько километров. Рубежи, занимаемые нашими войсками, были видны с сопок так же, как черная нитка на белой ткани. Бой за станцию Волосово и начался именно в районе этих лесных возвышенностей.
Батальону Чистякова было приказано закрыть все подступы к холмам и удерживать их до последней возможности. Нашей роте предстояло обойти одну из возвышенностей с западной стороны и прикрыть грунтовую дорогу.
Рота повзводно вышла из траншеи и быстро пересекла открытую местность. Когда мы достигли черты леса, впереди неожиданно прозвучал одиночный выстрел, и опять все вокруг умолкло: ни шороха, ни крика. Мы пошли на звук выстрела и вскоре встретили командира взвода разведки Петрова.
– Кто стрелял? – спросил Круглов.
– Это снайпер Ульянов: наверное, охотился на глухарей.
У огромной ели стоял с винтовкой наперевес снайпер Ульянов. Перед ним на земле лежал человек в маскхалате, окрашенном под цвет веток ели. Снайпер виновато смотрел в глаза подошедшему командиру.
– Товарищ командир, я знаю, что шуметь нельзя, но другого выхода не было. Я просил его слезть с дерева по-хорошему, но он меня не послушал и все время кричал, нагнувшись над рацией. Ну вот мне и пришлось стрельнуть разок.
Дружески пожав Ульянову руку, старший лейтенант поблагодарил его за бдительность и спросил:
– Где же рация, с которой ты его разлучил?
Ульянов передал винтовку красноармейцу Котову, а сам быстро и ловко полез на дерево. Когда рация была снята, Котов, возвращая винтовку Ульянову, зло прошипел:
– Эх ты, черт таежный, не мог живым взять?
Ульянов огрызнулся:
– Чего ты ко мне пристал? Нужно было его снять, вот и стрельнул!
Присутствие вражеского радиста в нашей зоне еще раз подтвердило, что немцы ни на минуту не выпускают из поля своего зрения лесные высоты. Старший лейтенант обратил внимание командиров взводов на тот факт, что немецкий радист обязательно сообщил своим, что господствующая высота занята русскими, значит, противник начнет ее бомбить. Командир роты приказал Петрову срочно снять с высоты людей и отвести их к грунтовой дороге.
Мы подошли к западному склону высоты и стали ждать возвращения нашей разведки, которая действовала впереди роты.
Политрук Васильев спросил Ульянова:
– Это правда, что ты любишь полакомиться лесной дичинкой?
Ульянов покраснел. Дома вся забота о матери и хозяйстве лежала на его плечах, он действительно любил охоту и был хорошим стрелком.
– Да, товарищ политрук, приходилось всяко. Мать, бывало, готовила на обед и глухарей, и бекасов, и куропаток – все, что водится в нашем краю. А здесь вот приходится охотиться на другую дичь. – Он указал глазами на убитого эсэсовца и продолжал: – Из этой дичины обеда не сваришь, только аппетит испортишь.
К командиру роты подбежал снайпер Бодров и торопливо доложил:
– Немцы в составе около роты продвигаются по склону оврага в сторону высоты.
В это время в воздухе появилось несколько вражеских бомбардировщиков; сделав крутой разворот над высотой, самолеты стали заходить на бомбежку. «Успел ли Петров отвести своих людей или они еще на холме?» – этот вопрос тревожил нас больше всего. Вражеские пикировщики, блестя на солнце желтыми плоскостями, стали опорожнять свои кассеты. Свист падающих бомб, глухие взрывы нас не пугали – мы уже привыкли к ним; бойцы лежали, плотно прижавшись к земле, возле стволов деревьев, не сводя глаз с оврага.
Вскоре после бомбежки на склоне оврага появились немцы. Они шли развернутым строем, держа наготове автоматы. Вот они подошли к нам совсем близко: были хорошо видны их бледные, покрытые потом лица. Немцы поворачивались из стороны в сторону вместе с автоматами, как будто автомат был неотделимой частью каждого из них. И вот наши винтовочные залпы слились в сплошной протяжный гул. Немцы, потеряв добрую половину своих солдат, бросились бежать по дну оврага и скрылись в лесу. Склоны оврага были усеяны трупами. Я стрелял в фашистского офицера, который шел позади своих солдат. На его груди мы потом увидели кровавые пятна от пяти пуль: значит, стрелял не я один.
