«Эх, нет с нами Петра Романова, он бы поговорил с ними по душам!» – подумал я.
Немцы прошли мимо нас в сторону леса и вскоре вернулись. По знаку Круглова мы опять залезли в канаву и поползли за часовыми. Вскоре мы опять обнаружили телефонные провода, которые тянулись к машине с невысокого шеста. Видимо, это был бронированный фургон. В него то и дело входили военные. Двое часовых прохаживались у двери, держа наготове автоматы. Поодаль мы заметили еще два броневика, возле которых тоже стояли часовые, но к машинам никто не подходил. В безмолвии мы пролежали несколько минут, затем Круглов дотронулся до моего плеча и шепотом сказал:
– Наблюдайте, я скоро вернусь и скажу, что делать. – И он, по-пластунски бесшумно двигаясь, скрылся в темноте.
Томительно тянулись минуты. Сидоров лежал хмурый, он то и дело вытирал лоб пилоткой, хотя ночь была прохладная. Мимо нас снова прошел патруль. Назад солдаты не вернулись.
Я припал к уху товарища:
– Наверное, взяли их наши ребята, сейчас должен прийти командир.
И действительно, спустя несколько секунд рядом с нами появился Круглов:
– Ползите к фургону.
Лежа, я крепко обнялся со своим товарищем. «Может быть, – подумал я, – мы видимся в последний раз». Был второй час ночи, у фургона, кроме часовых, никто не появлялся. Когда мы подобрались к намеченной цели, на шоссе показалась легковая машина. Она остановилась около фургона. Шофер приглушил мотор, и из машины вышли двое: один был высокий, а другой толстый, приземистый. Они закурили и не спеша направились мимо фургона к стоявшей справа большой бронемашине.
– Офицеры, – шепнул мне Сидоров. – Этих и надо хватать: видишь, папки под мышкой держат?
При появлении офицеров часовые замерли, вытянувшись в струнку. Высокий гитлеровец открыл дверь машины и угодливо пропустил вперед приземистого. Яркий луч света ворвался в темноту и упал на дерево, за которым я успел увидеть Круглова, плотно прижавшегося к стволу. Рядом с ним был Владимиров, он держал наготове автомат.
В тот момент, когда толстяк поднимался в машину, в ночной тишине резко проговорила автоматная очередь. Я успел увидеть, как толстяк и стоявший рядом у машины долговязый гитлеровец рухнули на землю, уронив из рук папки.
В то же мгновение прогремели сухие, отрывистые разрывы гранат, заговорили автоматы. Часовые тут же были убиты, легковая машина на шоссе взорвана, фургон задымил.
– Отходить! – услышал я голос Круглова.
Не успели мы отбежать и ста метров, как вслед нам ударили автоматы и ручные пулеметы. Пули засвистели над нашими головами. Мы залегли и стали осматриваться. Немцы быстро пришли в себя! Вот они немного успокоились, прекратили беспорядочную стрельбу. Потом, должно быть заметив на траве сбитую росу, вновь открыли огонь и бросились преследовать нас. Ползти теперь было бесполезно. Мы вскочили и побежали к опушке леса. Здесь нас встретил Владимиров: он держал в руках объемистые папки и два планшета. На лесной тропе, по которой мы отходили, нас встретил красноармеец Ушаков и доложил старшему лейтенанту Круглову:
– Товарищ командир, по тропе не пройти.
– Почему?
– Немцы в лесу. Вначале кричали, как загонщики во время облавы, а теперь притихли. Хотят закрыть нам проход через болото…
Мы еще раз убедились, что враг не прост.
Круглов внимательно осмотрел нас, дружески потрепал по плечу Сидорова:
– Ну, я думаю, фашисты все болото не закрыли, проберемся.
Сидоров поплевал на руки, потер их:
– Проберемся, товарищ командир. И папочки с бумажками доставим в срок.
Мы шли по лесным зарослям и, натыкаясь в темноте на сухие сучья, царапали до крови лица и руки. Оторвавшись от преследования, мы вошли в густой высокий камыш. Под нашими ногами почва закачалась, как тесто. Продвигаясь шаг за шагом, утопая в сыром мху, мы уходили все глубже и глубже в заросли. Немцев мы опередили всего лишь на несколько минут. Не успели мы пройти по болоту и трехсот метров, как за собой услышали немецкий говор и повизгивание собак. Но, к счастью, дальше болото было сухое. Это позволило нам быстро проскочить вперед.
Сидоров, поравнявшись с взятым нами «в плен» красноармейцем, который нес «в подарок жене» орудийный прицел, сказал:
– А ты, браток, прости: темно, не разглядели.
– Угостили по чести, ничего не скажешь, и теперь в ушах звенит. Но зато дома.
Под Ропшей
Я лежал в окопе, глядя на волнующееся ржаное поле. Рядом со мной лежал Володя Сидоров. Он был человеком бойкого и цепкого ума; никто из нас не мог быстрее и правильнее его оценить боевую обстановку. Он всегда умел выбрать выгодное место в бою. На его простом лице со вздернутым носом неизменно сияли улыбкой хитрые маленькие глазки, и в размашистых и уверенных движениях снайпера сказывался весь его характер. Вот и теперь мы заняли свою позицию вблизи шоссейной дороги по его выбору.
Два дня было тихо. Мы уже думали, что продвижение врага наконец приостановлено. Но вот утром 7 сентября в расположении нашего батальона разорвался вражеский снаряд. Это было началом ожесточенного сражения за город Ропшу. С каждой минутой артиллерийская стрельба усиливалась, в ней приняли участие сотни пушек с обеих сторон. Воздух наполнился грохотом разрывов и скрежетом металла. Кругом неистово бушевало пламя пожаров. Как всегда во время артподготовки, в голове у меня стоял непрерывный шум, лицо и руки незаметно покрылись копотью. Появилась страшная жажда. Казалось, что один глоток воды сразу вернет спокойствие и прежнюю силу! Но это мучительное состояние продолжалось только до тех пор, пока не показалась каска первого вражеского солдата. Как только эта каска появляется перед твоими глазами, сразу забывается все: жажда, усталость, шум в голове. Ты целиком подчинен одному желанию – убить фашиста. Видишь врага – и радуешься его смерти.
Уткнувшись лицом в песок, мы с моим напарником Сидоровым изредка переглядывались. Как это произошло, я не заметил, но когда я снова взглянул на Володю, он лежал беспомощно на боку, лицо его было залито кровью. Я прижался ухом к его груди – он был мертв.
Всего лишь минуту назад Сидоров мне говорил:
– Дыши ровнее и только открытым ртом, не давай биться часто сердцу, а то потеряешь меткость выстрела. – И, подмигнув мне, добавил: – Скоро подойдет и наша очередь стрелять.
Задыхаясь от порохового дыма, я стал дышать широко открытым ртом. Сидоров, улыбаясь, отвел глаза от меня и продолжал наблюдение за дорогой. Все это было минуту назад, а сейчас он лежал с лицом, залитым кровью, с черепом, проломленным крупным осколком. Я не хотел верить тому, что Владимир мертв: еще и еще раз я прижимался ухом к его груди с надеждой уловить хотя бы приглушенный стук сердца. Но сердце снайпера не билось: он умер, крепко сжимая в руках винтовку. Я лежал рядом с мертвым другом, полный решимости оберегать его до последнего патрона. Но как только прекратилась артиллерийская стрельба, последовал приказ майора:
