Мы вышли в траншею. Вскоре все вокруг загудело от вражеских самолетов. Эскадрильи одна за другой шли на бомбардировку Ропши. Наша зенитная артиллерия стреляла непрерывно.
Пленного увели в штаб полка, мы разошлись по огневым точкам и приготовились к отражению атаки. Ровно в 10.00 враг начал артиллерийскую подготовку. Она велась с какой-то особенной силой. Воспользовавшись сильным огнем своей артиллерии, вражеская пехота подползла к нашим траншеям на расстояние трехсот метров. Разрывные пули немецких автоматов врезались в бруствер наших траншей и рвались, осыпая нас мелкими осколками.
Здесь впервые я наблюдал то устрашающее действие, которое оказывали разрывные пули на многих бойцов. Орлов долго обшаривал свои карманы, сумку – что-то искал. Потом он подбежал к красноармейцу Изотову и попросил его дать ручную гранату. Изотов посмотрел на него и покачал головой, но Орлов настойчиво просил:
– Дай мне только одну гранату, больше не надо!
– Нет, оружие – это не закрутка табаку. Ищи в нишах.
Орлов подошел к командиру взвода Викторову и опять попросил гранату. Викторов удивленно посмотрел на растерянное лицо красноармейца:
– Ты что, рехнулся? Да у тебя их пять штук болтается на ремне!
Орлов опустил руку на гранаты и облегченно вздохнул. Да, растерялся товарищ! Однако он тут же отстегнул «лимонку»
[16] и, прижавшись к стенке траншеи, приготовился к бою.
К исходу третьего дня непрерывного боя противнику удалось оттеснить наши войска к городу Ропше. Завязались уличные бои. С наступлением ночи наш сильно поредевший 105-й стрелковый полк был выведен с передовых позиций на отдых и пополнение. Мы шли через Ропшу. Город был неузнаваем: улицы завалены кирпичом, обгорелые трубы возвышались над пепелищами сожженных домов, вокруг бродили исхудавшие собаки. Поломанные осколками бомб и снарядов сучья тополей и лип качались на ветру. Город опустел, мирные жители ушли в Ленинград.
На северной окраине города Ропши, возле пруда, я увидел сидящего с удочкой сутулого седого человека в старенькой стеганке. Мы на минуту задержались возле рыбака. В оцинкованном ведре, наполненном до половины водой, плавали три довольно крупных зеркальных карпа. Покусывая губы, старик с умными глазами, в которых застыли боль и скорбь, смотрел на наше грязное обмундирование, разбитую обувь.
– Возьмите себе, товарищи, эту рыбу, хорошая уха получится. В Ленинграде такой теперь нет, а я до вашего возвращения еще себе изловлю, их тут много водится.
Но взявший из ведра бьющего хвостом карпа красноармеец пустил его в воду, а сам, наклонив голову, пошел к дороге. Слова рыбака: «В Ленинграде такой теперь нет» – били прямо в сердце бойца. Мы все еще отступали…
Когда начало светать, мы прошли в сторону от дороги, переправились через речку Шингарку и остановились на отдых в лесу вблизи селения Порожки. Трудно было поверить тишине, которая окружила нас. Лес еще сохранял ночную прохладу в этот утренний час, опьянял запахом хвои и смолы. Бойцы бросались на траву и сразу же засыпали. Где-то недалеко на опушке леса играла гармошка и громко пели песню женские голоса. Разобрать слова было трудно, но по мотиву мы снова узнали «Вставай, страна огромная». Ульянов и я расположились вблизи командного пункта роты, но уснуть не успели. К нам подошел сержант Акимов. Ульянов спросил его:
– Ты где пропадал?
Акимов лег с нами на траву, заложил руки за голову и долго лежал молча.
– Сеня, ты чего такой хмурый? – допытывался Ульянов.
– Будешь хмурый…
Акимов вдруг засмеялся:
– Слышите песню? Вот я там побывал. Думал, малинник, а оказалась крапива. Эх и попало же мне от наших ленинградок! Они копают там новые рубежи. Когда я подошел к ним, девушки собрались на опушке завтракать. Пригласили меня, конечно, поесть. Ну, я согласился, достал хлеб, банку консервов, стал их угощать. Вот тут-то и началось!.. Ох и крепко же они на нас злятся, что мы плохо воюем. Мол: «Мы, женщины, не боимся вражеских самолетов, они нас бомбят и обстреливают из пулеметов, а мы, значит, не прекращаем работы. Роем траншеи, строим доты и дзоты для вас, а вы бежите очертя голову, да куда бежите? В Ленинград!» И давай, и давай меня со всех сторон чесать и колошматить…
– Ну а ты что? – хмуро спросил Ульянов.
– Как «что»? Рта открыть не давали, а ты спрашиваешь, что я им ответил…
Решающее сражение
С восходом солнца Ульянов и я брились возле лесного ручейка. Мы брились тщательно, первый раз после тяжелого боя за Ропшу. У подножия бородатых елей сидели и лежали на траве вновь прибывшие на фронт красноармейцы. Они тихо разговаривали между собой, угощали друг друга еще домашней едой, прислушиваясь к каждому звуку в лесу.
Дядя Вася только что закончил чистить пулемет и подошел к новобранцам.
– Наш комроты любит, чтобы оружие всегда было в исправности, – послышался его ровный, спокойный бас. – Он лично все осмотрит, проверит, расставит наши силы так, что куда ни сунет фашист морду, будет битым. Да еще и резерв при себе имеет. Не такой, конечно, как у больших командиров – не дивизию или две, а всего-навсего три ручных и один станковый пулемет. В тяжелую минуту боя это большая подмога!
Василий Ершов оглядел своих слушателей, вытер лицо, замасленные руки, закурил.
– Бывает в бою всяко, – продолжал он. – Иной раз так нажмут немцы, что не хватает сил сдерживать. Вот тут и подоспеет командир со своим резервом – и получается ладно. Ох, как не охоч отступать наш комроты. Страсть как злится!
– Вы говорите, что фашистов крепко бьете. Тогда почему же наши отступают? – спросил один из новичков.
– Отступление отступлению рознь, дорогой мой, – внушительным тоном ответил дядя Вася. – Бежать от страха – это одно, отходить с боем – совсем другое. Бить-то мы их бьем крепко, это правда, ребята, а отступаем перед техникой. Уж больно много у них танков, самоходок, транспортеров и авиации. Да что вам доказывать, сами пришли на фронт, все увидите своими глазами. Вы лучше скажите нам, как жизнь в Ленинграде?
– Плохая жизнь, – тихо заговорил пожилой красноармеец в новеньком обмундировании. – Поначалу заводы эвакуировали, детей, женщин… А теперь все дороги перерезали немцы…
– Неужели перерезали? – посуровел Ершов.
– Да, перерезали. Это точно.
– А вы сами откуда родом будете? Ленинградец?
– Родился и вырос в нем, вот второй раз защищаю.
Все разом умолкли и посмотрели в сторону Ленинграда. Сколько в этих взглядах было боли и тревоги, и вместе с тем твердой решимости отстоять свой город!
