– Из госпиталя.
– А теперь куда?
– Не знаю…
Зазвонил телефон.
– Послушай, Сеня, кто там, – сказал пожилой боец.
– Какого-то Пилюшина к начальнику штаба вызывают.
В течение нескольких минут дальнейшее мое пребывание на фронте было решено. Теперь мой путь лежал в 1-й хозяйственный взвод…
Вошел стройный, молодой, в пограничной форме младший лейтенант. Его смуглое, с нежными чертами лицо не покидала приветливая улыбка. На небольшом с горбинкой носу виднелись желтые лунки – следы оспы. Он посмотрел сначала на спящих, затем на меня и спросил:
– Вы мастер стрелкового спорта Иосиф Пилюшин?
– Да, я. Прибыл в ваше распоряжение для отбывания тыловой службы.
– Будем знакомы. Я командир хозяйственного взвода Владимир Еркин. Пойдемте со мной.
Мы прошли в комнату, всю уставленную ящиками, большими и малыми бутылями, увешанную хомутами, седелками, заваленную тюками летнего обмундирования. На окне развалился на солнце худой серый кот
[28]. Еркин долго что-то искал, перекладывая вещи, наконец протянул мне совсем новенькую снайперскую винтовку:
– Осталось от нашей полковой школы. Надеюсь, что передаю ее в надежные руки.
Я с удивлением взглянул на младшего лейтенанта.
– Берите же, смелее! Или руки отвыкли?
Я осторожно взял винтовку и задумался: «Сумею ли приспособиться к стрельбе с левого глаза и упора в левое плечо?..»
Мое замешательство не ускользнуло от Еркина:
– А ты не волнуйся, дружок, попробуй… У тебя и с левой получится неплохо…
Все это было сказано так просто, дружески, что у меня появилась искорка надежды. Я хорошо знал, что восстановить искусство снайперского выстрела будет нелегко. Придется долго тренироваться. Да и получится ли еще?
Мы стояли молча. У Еркина было доброе сердце. Он понял мою тревогу и, положив мне руку на плечо, снова стал убеждать меня:
– А ты все-таки попробуй. Не получится – об этом никто не узнает, даю тебе слово.
Я держал винтовку, разглядывая выбитый на ней номер («№ 838»), и старался скрыть волнение. Надо было успокоиться, да и окрепнуть физически, прежде чем начать стрелковую тренировку. Полуголодный паек давал о себе знать: дрожали руки, в глазу двоилось.
С этого дня я стал усиленно закаляться: таскал на передовую ящики с патронами и гранатами, бревна для постройки новых дзотов и жилых блиндажей. Каждое утро ползал по-пластунски, занимался прыжками. В прыжке я не всегда умел точно рассчитать расстояние, нередко падал на дно канавы
[29]. Бывало, что, больно ударившись грудью о землю, обессиленный, я садился на кромку канавы и глотал слезы, – но все-таки тренировку не прекращал. Однажды еще до восхода солнца я взял свою винтовку и незаметно ушел на берег Финского залива. Мишень я установил точно на 100 метров, но как только взглянул на нее через оптический прицел – в глазу все запрыгало. Я опустил голову на руки… Так повторялось несколько раз. Наконец, успокоившись, я раз за разом дал пять выстрелов. Я настолько был уверен в своем провале, что, не взглянув на мишень, ушел в расположение взвода. Но мысль «попал или не попал?» не давала мне покоя. Проверить не удалось: на следующее утро мишени на месте не оказалось. Я прикрепил новую (головной профиль) и, сидя на зеленом бугорке, стал тренироваться в перезаряжании левой рукой.
В этот день я стрелял много и успешно: в мишени обнаружились пробоины от всех выстрелов, – хоть и легшие некучно. Несмотря на всю сложность выстрела с левого глаза, главное было достигнуто: я мог защитить себя в бою. С каждым выстрелом пули ложились кучнее и кучнее, но требовалось еще много усилий, чтобы отработать точность выстрела с любой дистанции.
Ночью я прислушался к тихой беседе двух бойцов – они сидели во дворе на скамеечке у самого окна.
– Намедни ребята ругали нашего снайпера, – сказал один, длинный. – Пришел на фронт, когда в документах ясно обозначено: «тыловая служба».
– Русский он, Сеня, понимаешь, русский… – сказал другой, пониже. – А что левша – не беда, и с левой бить будет. Он больно злющий на фрицев. Крепко зашибли ему сердце…
– Так-то оно так, – со вздохом сказал первый. – А вовсе несподручно с одним глазом на фронте: к смерти ближе…
Однажды утром меня разбудил Владимир Еркин. Он держал в руке мою мишень и, широко улыбаясь, протягивал руку:
– Поздравляю от всего сердца! Рад твоему успеху… Я знал, что так будет: ты волевой человек, Пилюшин.
В тихое июньское утро, возвращаясь с берега залива с очередной тренировки, я неожиданно встретил товарища по роте Круглова – Анатолия Бодрова.
– Толя, друг, ты, никак, в Ленинград направился? – окликнул я снайпера.
Бодров остановился на обочине дороги, с изумлением посмотрел на меня:
– Осип, ты ли это?
Я с трудом высвободился из его крепких объятий.
– Я, конечно, а то кто же?
Бодров хлопнул меня по плечу:
– Живой! Значит, все неправда?
– О чем ты, Толя? Что неправда?
– А то, что ты убит четыре месяца назад? Понимаешь?
– Кто все это придумал?
– Романов сказал, что после боя тебя не нашли, вот кто. Ладно, обо всем расскажу на обратном пути, а теперь спешу, в Дом культуры Горького приглашают. – Бодров ткнул себя пальцем в грудь. – Шестую награду получаю. Вот какой я знаменитый!
– А как там ребята поживают?
– Зайду – обо всем расскажу!
Я видел, как Анатолий поглядывал на протез моего глаза, но делал вид, что ничего не замечает. Он махнул мне рукой и зашагал в Ленинград.
А ночью меня срочно вызвали в штаб полка.
– Приказом командира полка, – сказал капитан Полевой, – вы назначены начальником курсов, будете готовить молодых снайперов для фронта. Но прежде чем решить, где и когда начать, с вами хочет лично побеседовать начальник штаба.
Капитан дружески потрепал меня по плечу и добавил неофициальным тоном:
– Вы, старший сержант, не волнуйтесь. Нужен ваш опыт. Справитесь, научите нашу молодежь правильно пользоваться оптическим прицелом при выстреле, покажете, как проверить бой винтовки, постреляете по мишеням. Главное – приучите солдата к снайперскому выстрелу.
