– Товарищи! – крикнул Капустин. – А где зачинщик нашего огорода, где старшина Нестеров?
– Звоните ему в роту, пусть скорее придет! – разом зашумели все.
Но старшина Нестеров был тяжело ранен осколком и находился в медсанбате.
– Сварить полный котелок картошки и снести ему, – постановили солдаты.
Траншейная эстрада
После пасмурного дня вечер был ясным и теплым. Бойцы и командиры выходили из сырых землянок на свежий воздух, в котором неподвижно висела розовая пыль. Совсем близко, за траншейным поворотом, кто-то торопливо пробежал пальцами по струнам гитары. Звуки разбили тишину. Под аккомпанемент гитары запел по-украински чей-то молодой бархатный голос. Его подхватило несколько голосов:
Ой у лузи да ще при берези
Червона калына,
Спородыла молода дивчина
Хорошего сына.
Где-то за бруствером послышался стук топоров и визг пилы, – и вдруг песня оборвалась. Но на немецкой стороне захлопали в ладоши, загорланили:
– Рус! Рус! Играй! Штреляй не надо. Рус! Песня!
– Вот еще, слушатели нашлись! – сказал мне гитарист, кивком головы указывая в сторону противника. – Я им такую песню сыграл бы, чтоб чертям тошно стало, да вот дровишек надобно заготовить.
– Федя! Сыграй еще, – раздался чей-то голос.
– Так это же не опера, а заготовка дров. С лощины таскать далеко, а тут они рядом, за бруствером лежат. Взять их так – не возьмешь, убьют: вот мы и надумали под музыку дрова заготовлять. Немцы страсть как любят нашу песню и не стреляют. Надолго ли – не знаем.
Снова полилась песня, вновь застучали топоры и завизжали пилы.
– Рус! – послышался голос немца. – Шум не надо, «тук-тук» нет, дай слюшай песня!
Я до боли в глазах всматривался в темноту, но, кроме облачка табачного дыма над немецкой траншеей, ничего не было видно. А голоса немцев были слышны ясно.
Последний куплет песни прозвучал, музыка оборвалась, опять послышались рукоплескания:
– Браво, рус! Еще песня, штреляй нет! Играй, рус!
– Накось выкуси, фашистская морда! Расчувствовались, вшивые черти, давай им музыку да песню! – яростно чертыхался Нестеров.
– Рус! Играй! Играй!
Справа, у клиновских домов, застрочил пулемет, захлопали винтовки, а через час грохотал весь фронт. На темном небе то и дело появлялись вспышки орудийных залпов. Из конца в конец траншеи, чередуясь, пробегали огоньки выстрелов пулеметов, винтовок, автоматов. В небо рикошетом залетали трассирующие пули, прошивая темноту. Началась фронтовая ночь.
Мы точно знали правила стрельбы немцев в ночное время: их пулеметы вели огонь каждый по своему сектору обстрела на определенную дистанцию и меняли дальность огня только при крайней необходимости. Вот и сегодня два их пулемета ведут кинжальный обстрел нейтральной зоны; за одним из них мы со Строевой и охотились всю ночь, чтобы узнать его местонахождение. Для того чтобы определить, откуда ведет огонь вражеский пулемет, нужно увидеть вспышку огня и услышать полет пуль, но трудно удержаться, чтобы не ткнуться лицом в землю, когда пули проносятся со свистом над головой.
Всю ночь мы наблюдали за расположением вражеских дзотов. На рассвете Зина, прижимаясь к сырому брустверу, снова и снова тщательно проверила установку ночного ориентира, положение рогатки, на которой лежала винтовка, пыталась найти место расположения вражеского пулеметного дзота. Мы осматривали каждый сантиметр земли. Не найдя ничего, опять подходили к ориентиру и проверяли его направление. Все было на месте, – но вражеский дзот словно сквозь землю провалился!
Вдруг показался вражеский связист. Он пробирался к кирпичному дому на окраине Урицка. Подвал дома был превращен в узел сопротивления.
– Иосиф, – окликнула меня Строева, – посмотри, я не могу понять: то ли наш ориентир ночью сбили, или же немцы стреляют с открытой позиции.
– Минутку можешь обождать, Зина?
– А что?
– Да тут один дурак тянет телефонную линию к кирпичному зданию. Вон он, видишь?
– Кончай с ним, да скорее сюда, здесь дело поважнее.
Зина забыла о том, что произошло со мной, она по-прежнему считала меня метким стрелком. А ведь для меня это был первый выстрел по живой цели после ранения!
В тот момент, когда связист приподнялся на левую руку, а правой потянул на себя провод, я выстрелил – и телефонист ткнулся лицом в землю. Передо мной лежал убитый враг! Значит, я могу! Могу!
Возвратясь к Строевой, я спросил:
– Ну как?
– Классически ты его ликвидировал, он даже ногами не передернул, – похвалила меня девушка и до ушей покраснела: только теперь она вспомнила мое ранение в глаз.
Три часа, не сходя с места, не шевелясь, мы следили за узенькой полоской земли на бруствере немцев, где, как мы предполагали, была амбразура вражеского дзота. Немцы неплохо укрывали свои бойницы от снайперского глаза. Бронированный лист с обеих сторон покрывался специальной краской: летом – под цвет травы и песка, зимой – белой. Невооруженным глазом заметить такую бойницу на расстоянии двухсот метров было невозможно. Найти амбразуру нам помог ветер. По сторонам узенькой полоски земли ветер шевелил стебельки травы: на продолговатой же полоске стебли травы стояли неподвижно.
– Наконец-то! Ночью займемся тобой! – Зина, от радости потирая руки, не отводила глаз от окуляра перископа.
Все нужные приготовления для ночной перестрелки с пулеметами противника мы закончили засветло. Строева ушла на командный пункт роты, а я зашел в блиндаж пулеметчиков. Он был рассчитан человек на десять. Свет проникал через маленькое стекло, врезанное в массивную дощатую дверь. У входа стояли в пирамиде винтовки, рядом в чехлах – запасные пулеметные стволы с намотанными сальниками, поодаль рядами у стенки лежали коробки с набитыми лентами. В блиндаже было тепло и уютно, бойцы, полураздетые, лежали на нарах и слушали «Мертвые души», которые с выражением читал вслух молодой краснощекий парень, подстриженный «под первый номер». На патронном ящике в консервной банке стояли первые весенние цветы.
Не в силах больше бороться с усталостью, я прикорнул на краю нар. Сколько проспал – не знаю, но вот кто-то дернул меня за руку. Я схватился за винтовку.
– Да ты не бойся, это я.
Я протер глаза и увидел Зину Строеву. В руках она держала котелок:
– Видишь, покамест ты храпу задавал, у меня обед поспел. Небось проголодался? Наши ребята уже дают концерт для фрицев.
Мы вышли в траншею. В тихом сумраке наступающей белой ночи где-то высоко в небе курлыкали запоздавшие журавли. Со стороны Финского залива, дымясь, медленно полз по лощинам туман, подступая все ближе и ближе к линии фронта.
