Опасность флангового удара была ликвидирована, и наш батальон продолжал наступление по развалинам станции Лигово. Это была первая пядь нашей земли, вырванная из кровавых лап фашистских палачей у стен Ленинграда. Девять месяцев за эту полосу земли шла битва, – и вот она опять наша. Воодушевленные первым успехом, мы заняли новые рубежи.
На кромке разрушенного вражеского дзота Сергей Найденов и Николай Смирнов орудовали лопаткой, устраивая новый снайперский окоп. Остальные залегли уступом. Теперь наше расположение напоминало журавлиный клин.
– Сергей, их траншею видел? – спросил кто-то.
– А то как же, неплохо устроили, даже стенки плетнем оплели, но такое развели у себя… Фу ты, поганцы!
– Артиллерия наша поработала на славу!
– Да, потрудилась, ничего не скажешь, по-русски, – подал кто-то реплику из дзота.
– Только так их и выкуривать, гляди, как глубоко зарылись.
– Дорого начало, а там и до Берлина тропку сыщем.
Мимо нас проходили легко раненные товарищи. Один из них присел на бревне возле бойницы Найденова:
– Ну как тут у вас, ребята? Крепко жмут фрицы?
– Жмут-то жмут, да вон, гляди, успокоили их прыть.
Раненый подал Найденову кисет и бумагу, Сергей достал кресало и с силой ударил узкой полоской железа по камню. Брызнули искры, и фитиль задымил. Раненый не торопясь раскурил папиросу, встал:
– Эх, сил не хватает наступать… Не отдавайте, ребята, немцам назад хотя то, что уже отвоевано!..
Вечером группе снайперов было приказано конвоировать пленных. Проходя мимо русских, они изгибались в поклоне и робко улыбались, оглядываясь по сторонам. По улицам Ленинграда фашисты шли медленно, понурив головы, засунув руки в карманы. На улицах города стояло много женщин, детей и стариков. Немцы искоса поглядывали на зеленые грядки овощей, посаженных вместо цветов на газонах. Помню, как на углу улиц Майорова и Садовой мальчуган лет семи, дергая молодую женщину за руку, спрашивал:
– Мама, почему фашисты прячут руки в карманах? Что, они у них грязные?
Я запомнил, как женщина, не отвечая на вопросы сына, бросила презрительный взгляд на гитлеровских солдат и прошла мимо. Мальчуган же несколько раз оглянулся на пленных, которые шли лениво, словно каторжане, гремя коваными сапожищами по булыжной мостовой, и погрозил им кулаком.
Во второй половине ночи мы вернулись на передовую, а спустя несколько минут к нам пришел Василий Ершов. Под мышкой он держал корпус станкового пулемета. Ершов обрадовался мне и тут же насупился. Его густые широкие брови прикрыли глаза, и, не глядя на меня, он строго спросил:
– Ты как сюда попал?
– С учениками, Василий Дмитриевич. Как говорится, практические занятия провожу.
– Не делом, брат, занимаешься! С одним глазом в этакую игру ввязался! Тут кроме своих двух во лбу не помеха бы другая пара на затылке. А он…
– А ты куда тащишь пулемет?
– Ремонтировал, осколком прицел испортило. Узнал, что ты тут со своими курсантами, зашел поругаться!
Я промолчал. Василий Дмитриевич был не в духе, и причина этого стала мне ясной несколько позднее. Неодобрительно качая головой, он положил пулемет на нары и стал его старательно протирать и чистить, шумно сопя носом.
Я вышел в траншею. Стояло тихое летнее утро. На небе – ни облачка. Откуда-то четко донеслись крики артиллеристов, которые на руках тащили свои пушки на новую позицию, готовясь к продолжению боя. Наступление наших частей под Старопановом принесло нам первые победы. В первые часы нашего наступления немецкие танки, артиллерия и авиация бездействовали, настолько они были парализованы внезапным ударом наших войск. Лишь во второй половине дня немецкая артиллерия повела ответный огонь, но, к счастью, неточно. Бой с яростно сопротивлявшейся вражеской пехотой продолжался. Наше продвижение в глубь обороны немцев сдерживали только противопехотные минные поля и уцелевшие пулеметные дзоты. Оборонявшиеся в них немцы оказывали нам упорное сопротивление.
Послушав в соседнем блиндаже (его дверь была вырвана взрывной волной вместе с косяками) рассказы солдат о только что закончившемся бое, я вернулся в свой блиндаж. Здесь неторопливо вел рассказ дядя Вася:
– Бывало, в первые дни войны я чистил вот этот пулемет со своим юным дружком Гришей Стрельцовым. Поначалу он робел в бою, а потом свыкся – и ничего, отчаянным стал. Иной раз возле меня ляжет, прижмется ко мне и говорит про всякую всячину, а затем свернется по-ребячьи и уснет… Ох, как он шибко ненавидел оккупантов! – Ершов вздохнул всей грудью. – Бывало, где уж очень опасно, оберегал я его, да случилось так, что не сумел уберечь, убили Гришу… А он был мне ровно родной сын… – Дядя Вася похлопал ладонью по крышке пулемета. – Сколько я перестрелял вот из этого «максима» фашистов, а все мало только за одну Гришину жизнь!
Василий Дмитриевич закашлялся и, отвернувшись, быстро утер ладонью глаза. Несколько раз он пытался свернуть самокрутку, но не мог: руки дрожали, рвали бумагу, табак сыпался на колени…
– Дядя Вася, дозволь мне, – сказал Найденов, – я сделаю.
– Спасибо, дорогой, мне сегодня что-то не по себе. – Ершов с жадностью затянулся и покачал головой. – Руки устали от пулемета, и уснуть, как видите, не довелось. Немцы небось захотят отобрать у нас то, что мы у них взяли, хотя и наше это, кровное, свое!..
Василий Дмитриевич заторопился уходить, и, прощаясь, дядя Вася крепче всех пожал руку Найденову:
– Будет нужда в огоньке – своим дружком выручить могу, только дайте знать.
– Благодарствуем. Поможем и мы, когда у вас в этом будет нужда, – хором ответили мои снайперы.
Я вышел проводить старого друга. В траншее Ершов мне сказал:
– Давеча я из дому получил письмо. Моя баба пишет, что секретарь райкома дровами и хлебом пособил. Спасибо ему. Да ведь вот горе какое, и говорить не хотел: младший сынишка помер. – Дядя Вася с минуту потоптался на одном месте, словно припоминая, куда ему идти, а затем горестно махнул рукой и тихо добавил: – Малыша тоже Гришей звали…
Пулеметчик круто повернулся и, не простившись со мной, зашагал в сторону станции Горелово. Вскоре его высокая, чуть сутулая фигура затерялась в траншее. Глядя вслед боевому товарищу, я думал и о своем малыше…
Иногда на передовой на несколько часов все утихает. Но фронтовики знают, как опасно это желанное затишье: зорким должен быть глаз и острым слух часовых, иначе мгновенно можно очутиться в руках врага или получить нож в сердце.
Когда взошло солнце, я подошел к работающим саперам. Они умело и быстро перестраивали бывшие огневые точки врага, переориентируя их бойницы с востока на запад. Вдруг земля вздрогнула от мощного орудийного залпа, и тут же ко мне подбежал связной комбата:
– Мне приказано показать вам новый огневой рубеж. – Понизив голос, связной добавил: – Предполагается танковая контратака немцев. Надо спешить!
