Уйти сразу вместе с Добриком я не мог, и на прощание Добрик сказал:
– Так ты завтра приходи, пособи мне с ними тягаться.
– А ты один не лезь, я утречком загляну к тебе со своими ребятами.
– Добре! Буду ждать. Но все же погляжу, як воны там беснуются.
Иван Добрик ушел, а вечером я узнал, что он тяжело ранен в затылок осколком мины.
Как только сгустились сумерки, я пошел к Строевой, чтобы вместе с ней обсудить, как лучше подготовиться к поединку с фашистскими снайперами. Надо было предупредить и остальных товарищей.
Когда я вошел в землянку связных при штабе полка, Зина, свернувшись клубочком, крепко спала на дощатом топчане. У телефонного аппарата сидели два бойца, которые густо дымили самокрутками и вполголоса разговаривали. Я подошел к спящей девушке и осторожно положил руку на ее плечо. Зина мигом проснулась, повернулась на спину, схватила меня за голову и крепко прижала к своей груди. Солдаты переглянулись.
– Иосиф! Ты жив? Ой, а мне приснилось…
– То ж во сне: а наяву ему до ста лет жить! – засмеялись связные.
Мы вышли из душной, прокуренной землянки. Где-то совсем близко шел тягач. Он, шумно гудя и лязгая гусеницами, жевал землю. Я рассказал о появлении немецких снайперов и изложил свой план действий.
– Прошу тебя только об одном, – сказала Зина, – с учениками не ходи. Я поговорю с Толей Бодровым, и мы вместе решим, как действовать.
На утренней зорьке Зина, Бодров и я пришли в расположение первого батальона. Мы заняли свои места до восхода солнца и начали наблюдать за траншеей немцев. Чего там только не было! Разноцветное тряпье, консервные банки, ведра, бутылки, кирпичи, куски фанеры, кости, каски, куски железа, мотки проволоки, противогазы…
Бодров впервые был на этом участке. Он посмотрел на меня и развел руками:
– Вот и попробуй найти кого-либо среди всего этого барахла.
Зина подала Бодрову блокнот:
– Толя, полюбуйся, это я зарисовала их оборону со всеми украшениями. Возможно, ты на свежий глаз заметишь что-нибудь новое.
Я всматривался в расположение противника. Скоро рядом со ржавым ведром у бруствера я увидел лежащего фашиста. Он прислонился плечом к стволу опаленного дерева с теневой стороны: луч солнца не мог коснуться его лица и рук. Его голова была обмотана темной тряпкой, лишь подбородок, рот и половина носа открыты. Я показал товарищам находку.
– Ну и ну! – протянул Бодров. – Ай да подлюга, как пристроился!
Строева, устанавливая запасной бронированный щиток в свою бойницу, подшучивала над Бодровым:
– А ты, Толя, гляди покрепче, а то проморгаешь.
– Как бы не так, не проморгаю, не первый раз вижу эту животину.
– Не торопись, Толя. А если это только чучело, тогда что?
– Да какого тебе черта чучело? Гляди лучше: он весь трясется от страха.
Я не сводил перекрестия прицела с головы фашиста, выжидая, когда он повернется в нашу сторону.
К лежащему немцу подбежала большая рыжая крыса. Она без всякой опаски приблизилась к его лицу, обнюхала сначала подбородок, потом рот, затем встала на задние лапы, но, кем-то напуганная, юркнула немцу за пазуху.
– Тьфу ты, дьявол! Откуда она только объявилась?
Бодров открыл рот от удивления.
– Толя, закрой рот, а то, чего доброго, рыжая за язык тяпнет!
– Тьфу, дьявол, как же это я не разглядел! Брось гоготать, впервые вижу такое представление, – отмахнулся смущенный Бодров и добавил: – Я ведь, ей-богу, хотел стрельнуть, да пожалел крысу.
– Ну и лежал бы с пулей в черепке. Ищи живого, он тут где-то поблизости притаился.
Этот случай напомнил мне о встрече со старым приятелем Петром Андреевичем Тимониным. Я встретил его на площади Ленина, когда ходил навещать своего сына Володю во второй половине февраля 1942 года. С трудом узнал я тогда первоклассного гимнаста. Высохшее до предела, костлявое лицо Петра Андреевича было какого-то пепельного цвета, глаза провалились. Рот стал неестественно большим, губы потрескались. Слова он тянул нараспев. Его стройная, гибкая фигура легкоатлета согнулась, руки висели, как сухие палки.
Петр Андреевич узнал меня с трудом, но потом рассказал о своей семье. Его жена успела проскользнуть через станцию Мга с последним эшелоном, 28 августа 1941 г.: в это время бои с немецкими танками шли в двух километрах от станции. Сам он работал на железной дороге. Петр рассказал, как в самые тяжелые дни ему спасла жизнь рыжая крыса: она прогрызла бок у валяющегося в его квартире старого портфеля – и оттуда посыпалась крупа: пакет когда-то забыли вынуть из портфеля или Петр, или его жена…
«Жив ли он?» – думал теперь я, не прекращая наблюдать за траншеей противника. Грохнул выстрел, но на чьей стороне – я не разобрал. Зина положила винтовку плашмя и укрыла оптический прицел за бронированный щиток.
– Ося, иди сюда, – позвала она. – Глянь, что вытворяют гитлеровцы.
Я посмотрел в перископ. Два немца занимались чем-то невероятным: по очереди то нагибались к земле, то опять выпрямлялись; один выпрямился и положил на плечо деревянный молоточек на длинной палке.
– Ребята, это они игру в крокет демонстрируют, – сказал Бодров. – Дураков в нашей траншее ищут, жулики.
После долгих поисков я все-таки обнаружил снайпера. Он лежал метрах в тридцати от чучела, у бутовой плиты. Я показал его ребятам и предложил им посмотреть, нет ли поблизости от «игроков» другого вражеского стрелка.
Спустя некоторое время в нашей траншее кто-то закашлял, и я увидел, как осторожно высунулся рукав маскировочной куртки того самого немца, которого мы считали мертвым! Пальцы руки фашиста, обхватившие шейку приклада, приподняли ствол над землей и застыли в неподвижности. Дуло винтовки смотрело в сторону от моей бойницы. Враг целился в кого-то из наших, идущих с передовых постов. Я вынужден был стрелять в кисть руки, чтобы предупредить этот роковой для жизни товарища выстрел.
Винтовка дернулась кверху, стукнулась о край плиты, и упала на землю. Я прикрыл бойницу.
– Ну как, прикончил того, за бутовой плитой?
– Нет, Зиночка, он изготовился в кого-то из наших выстрелить, и я вынужден был стрелять в кисть его руки.
– Жаль, легко отделался, подлюга!
– А куда девались «игроки в крокет»?
– После выстрела скрылись.
Бодров и я, сидя на дне окопа, курили, а Строева продолжала наблюдать, переговариваясь с нами.
– Ребята! – полушепотом позвала нас Зина. – У куста полыни еще кто-то объявился.
Я осторожно повернул трубку перископа в сторону, указанную Зиной, и увидел чью-то голову. Рук и оружия не было видно. Глаза фашиста смотрели туда, откуда я стрелял.
