Я не успел высказать свои радости и сомнения, как на нас с бешеной яростью обрушилась вражеская артиллерия. Романов вопросительно посмотрел на меня. Я прикрыл бойницу и стал готовить ручные гранаты. Строева прилипла к перископу.
– Немцы взбеленились, затевают что-то серьезное, – сказал Романов, проверяя пистолет. – Видно, чувствуют – конец приходит. Тяжелая артиллерия лупит: слышите, земля стонет. Смотрите, за таким обстрелом обязательно должна последовать атака пехоты.
– Неужели румыны в атаку полезут? – спросил я.
– А что им делать? Сзади них эсэсовцы стоят, никуда им не уйти.
Прогремели последние разрывы. Романов пожал нам руки и быстро вышел из окопа. Я открыл бойницу и тут же увидел бегущих к нашей траншее немцев. «Ага! Румынам не верят», – подумал я.
Но попытка противника ворваться на наши основные рубежи успеха не имела. Взятые в ходе боя в плен гитлеровцы сообщили, что румынские части были сняты с передовой еще 6 января и заменены полицейскими частями 23-й дивизии.
Вечером, возвращаясь в блиндаж, я встретил в траншее Найденова.
– Выздоровел? Идем домой! Рассказывай, как дядя Вася.
– Я с ним в одной машине доехал до госпиталя. Василий Дмитрич всю дорогу разговаривал то с женой, то с детьми. Затем утих, я думал – уснул, а когда приехали к месту, взяли носилки… понимаешь, Осип… он был мертв. – Найденов отвернулся.
Я не мог больше ни о чем расспрашивать Сергея – сердце сжалось от боли. Не хотелось верить, что с нами нет больше храброго русского солдата Василия Ершова.
* * *
Вражеская артиллерия держала наши рубежи под непрерывным обстрелом, но пехота в атаку не шла. В стрелковой дуэли проходили день за днем. Все мы ждали команды для атаки. Я не раз спрашивал у Романова, какие сведения поступают с участка прорыва блокады.
– Никаких сведений, а по рации не поймать – немцы глушат.
Наступило 18 января. Сергей Найденов и я вели наблюдение за рубежом противника, и вдруг в нашей траншее началась суматошная беготня, крики, беспорядочная пальба. Бойцы и командиры обнимали друг друга, полетели вверх шапки.
– Схожу узнаю, чего там, – сказал Найденов.
Спустя несколько минут Сергей вбежал в окоп и с порога крикнул:
– Победа! Победа! Ура! – И этот великан начал плясать в тесном окопе, притопывая сапожищами. Затем схватил меня за плечи и поднял, как ребенка.
– Отпусти, дурило, – взвыл я, – кости поломаешь!
– Наши войска соединились с волховчанами! Блокада прорвана. Ура! Понимаешь? Прорвана!
В этот день бойцы и командиры ходили пьяные от счастья.
В двадцатых числах января мне был предоставлен отпуск в Ленинград на свидание с сыном. Какое ликование было в эти дни на улицах города! Буквально на каждом шагу меня останавливали, поздравляли с победой, обнимали, совали в руки табак, водку…
Одна старушка остановила меня и, пожимая мне руку, сказала:
– Спасибо, сыночки, что дорожку к Большой земле очистили. Дышать легче стало, родненькие.
Не найдя слов для ответа ленинградке, я обнял ее за узенькие плечи и по русскому обычаю поцеловал сухонькое, морщинистое лицо.
День Советской Армии
Враг по-прежнему угрожал городу, но его защитники были непоколебимы. Годы труда и борьбы закалили людей: перелом чувствовался во всем. Сила защитников города заключалась не только в том, сколько было отремонтировано танков, пушек, построено дзотов, сколько вырыто километров рвов или хитро сплетенных траншей. Она была и в звоне наковальни, и в стрекотании швейной машины, и в новых заплатах на фасадах и крышах домов.
На зимний период курсы снайперов прекращали свои занятия. Мы уходили в подразделения на передовую, где совершенствовали свое мастерство в стрельбе по живым целям.
Осторожно ступая по узенькой ледяной дорожке на дне траншеи, я подошел к пулеметному доту и остановился, чтобы прислушаться, с какого места ведет огонь вражеский станковый пулемет. Прежде немцы для ночной стрельбы ставили в ленту трассирующие пули для контроля точности обстрела. Это облегчало нам возможность заметить, с какого места ведется огонь, и без особого риска посылать пулю в амбразуру вражеского дота. Но гитлеровцы учли тактику советских стрелков и перестали ставить в ленту трассирующие пули. Это до крайности усложнило ночную охоту за немецкими пулеметчиками. Теперь их можно было обнаружить лишь по вспышкам выстрелов, а человеку, увидев перед глазами такую вспышку, трудно сдержать себя и не ткнуться лицом в землю. И в этом вопросе на помощь нам пришли друзья-ленинградцы. Они изготовили для нас специальные бронированные щитки с узкой щелью. Ночная борьба с вражескими пулеметчиками возобновилась, но немцы учли и этот наш прием. Они повели ночную перестрелку из ручных пулеметов, при этом часто меняли свои позиции. Вот тут-то и сыграли решающую роль ружейные гранаты. Многие из моих товарищей мастерски забрасывали их в траншею к гитлеровцам.
Близился рассвет… Мороз крепчал. Я по-прежнему стоял у бронированного щитка, не отрывая глаз от рубежа противника. Вдруг слух уловил тихий напев; кто-то недалеко пел, повторяя один и тот же куплет песни:
Темная ночь, ты, любимая, знаю, не спишь…
И у детской кроватки тайком…
Ты слезу утираешь…
Эта песня, тогда широко распространенная, волновала душу каждого фронтовика. Вдруг песня оборвалась, и через некоторое время я услышал быстрые шаги, приближавшиеся по траншее. Это был Найденов. Увидев меня, он, улыбаясь, сказал:
– Осип, из города пришла Зина, говорит, что твоего сына навестила. Иди, я за тебя покараулю.
Из кармана ватной куртки Найденова торчал краешек голубого конверта.
– Из дому письмо?
– Нет, от Светланы.
– Где она?
– На фронте. Хотя и не пишет, в каком госпитале, но из слов видно – в полевом.
Найденов, переминаясь с ноги на ногу, взглянул на меня, досадливо махнул рукой и отвернулся.
В этот момент к нам подбежал запыхавшийся связной из штаба полка. С его лица градом катился пот. Он спросил:
– Ребята, кто из вас знает, где найти снайпера Пилюшина?
– Я Пилюшин, а что?
Связной вытер рукавом стеганки дышащее жаром лицо и сказал:
– А я все траншеи 1-го батальона облазил, вас ищу. Идем быстрее к командиру полка.
– А что случилось?
– Откуда мне знать? Приказано вас найти, и все тут.
Три километра связной и я бежали без передышки. Часовой, стоявший у штабной землянки, еще издали увидел нас и крикнул:
– Опоздали! Гусь-то улетел, не стал вас ждать.
– Какой гусь? – спросил я, оторопев.
