– Куда ты прешься с ящиком в блиндаж! – ругались солдаты.
– Шуметь-то попусту к чему? – невозмутимо отвечал Сергей. – Оружие оставлять в траншее нельзя: чего доброго, угодит шальная мина, тогда вон сколько добра пропасть может. Кончат бесноваться фрицы, я опять пойду их забавлять.
Но на этот раз гитлеровцы повели не только минометный, но и артиллерийский обстрел. Послышались тревожные крики часовых:
– Немцы!
Пирамиды быстро опустели. Я только теперь заметил, что в пирамиде рядом с моей винтовкой не было винтовки Строевой, но не успел спросить, куда она ушла. Товарищи торопливо занимали свои места у огневых точек. Найденов и я вбежали в запасной снайперский окоп. Сергей быстро открыл бойницу и выглянул в нейтральную зону:
– Они, паршивцы, не сумели втихую забраться в нашу траншею, теперь с шумом полезли…
Сколько раз я замечал, что даже в надежном укрытии близкие разрывы снарядов и фырчанье разлетающихся осколков заставляют солдата прижиматься как можно плотнее к земле. Тело становится упругим, слух острым, глаза как-то по-особому зоркими. Ничто в эту минуту не может отвлечь внимания от боевой работы, от лица или каски приближающегося врага.
– Успели ли наши уйти с передовых постов? – вслух подумал я.
– Ушли, я видел, – бросил Сергей, не отводя глаз от окуляра оптического прицела.
Вдруг с обеих сторон орудийная пальба прекратилась. Какое-то мгновение стояла такая тишина, что было больно ушам. Потом разом загремели станковые и ручные пулеметы, вразнобой захлопали винтовочные выстрелы.
На середине нейтральной зоны из дыма вынырнул немецкий офицер: отчетливо выделялись его знаки различия. Низко нагибаясь, он что-то кричал, размахивая над головой пистолетом, но его крик заглушался шумом боя.
– Стреляй, Осип, автоматчиков, а мне отдай офицера, – умоляющим голосом попросил Сергей. – Вишь, как он, сукин сын, ловко прыгает через воронки, лучше легавой!
Найденов выстрелил и, перезаряжая винтовку, мельком взглянул на меня:
– Слизнул-таки гитлеровского офицеришку! Кормил в траншее вшей, пускай покормит червей. Туда ему и дорога!
Немцы, беспорядочно стреляя, добрались до середины нейтральной зоны и залегли под огнем наших пулеметов и стрелков. Атака их явно не удалась… Вдруг Найденов дернул меня за рукав:
– Глянь, где объявились фрицы! Хитрят…
Немцы пытались обойти нас слева, но их маневр был своевременно обнаружен. На помощь нам пришла рота автоматчиков под командованием Владимира Кулешова. Это был бесстрашный человек, но неисправимый матерщинник и любитель выпить. Бывало, когда его солдат крепко выругается, он одобрительно трепал его по плечу: «Молодец, русский язык хорошо знаешь». Но он не любил вялых, малоподвижных солдат и таким говорил: «Ты, браток, злость дома оставил, а тут она вот как пригодилась бы!»
Слева и справа от нашего окопа, не переставая, били автоматы. Когда моя винтовка раскалилась так, что стрелять из нее было бесполезно, я выбежал в траншею, чтобы взять оружие у раненого товарища. Оглянувшись, я увидел убитого автоматчика. Он лежал вверх лицом, еще совсем молодой, прижимая одной рукой оружие к груди; другая была свободно закинута за голову. Будто живой, смотрел он в голубое небо широко открытыми, неморгающими глазами. Даже в азарте боя я не решился сразу взять из его рук оружие: казалось, вот-вот он поднимется и оружие оживет в его руках.
Среди суматошной пальбы послышались крики «ура!».
– Иосиф, смотри! Ребята пошли вышибать фрицев с нейтралки, – сказал Найденов, закрывая бойницу. – Надо им помочь.
Мы вылезли из окопа, не задумываясь перепрыгнули бруствер и короткими перебежками стали пробираться к месту рукопашной схватки. Мы прыгнули в воронку, чтобы перевести дух и присмотреться, где свои, а где враги, но когда я высунулся из воронки, то внезапно почувствовал жгучую боль в животе. Я сполз на дно воронки и свернулся в клубок.
– Ранило? – быстро спросил Сергей.
– В живот…
– Э-эх!.. Сможешь доползти до санпалатки?
– Не знаю.
– На руках нести нельзя – добьют.
Я отстегнул от ремня флягу, чтобы хотя бы одним глотком угасить то, что так сильно жгло внутри, но Сергей вырвал ее у меня из рук и швырнул в сторону:
– Нельзя! Сам знаешь!
Найденов наспех перевязал мне рану, положил себе на спину и, ухватившись рукой за воротник моей шинели, пополз обратно к нашему рубежу…
Впервые в жизни страх смерти коснулся моего сердца, когда спустя некоторое время я лежал на операционном столе, а хирург пинцетом ковырялся в моем животе. Он то и дело наклонялся и что-то нюхал, затем наклеил липкий пластырь на рану, что-то шепнул сестре и ушел из операционной. Меня положили на носилки и унесли в палату. Потом ко мне пришел врач, весь беленький, с аккуратно подстриженной бородкой. Сухонькими пальцами он осторожно нажимал мне живот то в одном, то в другом месте и все время спрашивал:
– Так больно? А так больно?
Ни в одном определенном месте я боли не чувствовал, болел весь живот. Шли сутки за сутками… Иногда выпадали какие-то минуты, когда боль исчезала, – это были минуты неповторимого блаженства. Иногда мне снилось, что я снова дома вместе с женой и детьми, мы прогуливаемся по набережной Невы. Я просыпался от острой боли в паху. Боль сковывала все тело так, что нельзя было шевельнуться. «Неужели это конец?» – думал я.
Однажды кто-то взял меня за руку. Я открыл глаза. Рядом с койкой, чуть согнувшись, стоял хирург Иванов. Он считал мой пульс, глядя на часы.
– В операционную! – скомандовал хирург двум пожилым санитарам.
И вот опять операционный стол, маска для наркоза, блаженный сон без боли и кошмара. Проснулся я, когда операция была закончена. Сестра осторожно накладывала повязку. Хирург, коренастый мужчина с лысой головой на короткой упругой шее, моя руки над эмалированным голубым тазом, громко высвистывал арию Ленского: «Придешь ли, дева красоты, пролить слезу над ранней урной…»
«Неужели это он мне панихиду насвистывает?» – невольно подумал я, глядя на стоявший на столике стакан, в котором в прозрачной жидкости лежала тупоносая пуля. На электроплитке в никелированной ванночке кипятился хирургический инструмент. В тазу рядом со столом лежали окровавленные бинты и два человеческих пальца.
Сестра, увидев, что я проснулся от наркоза, взяла кусок марли, заботливо вытерла мне лицо и грудь и дала выпить немного воды:
– Пляши, солдатик! Все обошлось благополучно: пулю достали. Вот она, в стакане. Теперь скоро поправишься.
Хирург вытер руки, бросил полотенце себе на плечо и, подойдя ко мне, грубовато сжал пальцами кончик моего носа:
– Счастливчик! Вам везет. Пуля прогулялась у вас в животе, словно девица по березовой роще…
– А я уж думал, доктор, что вы насвистывали арию Ленского для меня.
