Над нашими головами совсем близко проносились снаряды. Приходилось двумя руками держать шапку-ушанку, чтобы ее не сорвала с головы воздушная волна. Земля судорожно встряхивалась и звонко гудела.
– Идем к пулеметчикам в дот, – предложила Зина. – А то здесь, чего доброго, осколком пристукнет.
Но в это время через линию фронта совсем низко пролетели наши штурмовики; повыше в небе появилась добрая сотня бомбардировщиков, сопровождаемых большим числом истребителей. Небо гудело, озаряясь вспышками разрывов снарядов. Бомбовозы летели не торопясь, словно любуясь суровой панорамой боя наземных войск, высматривая какую-то важную для исхода боя цель.
Где-то совсем близко послышались сильные взрывы. Со стенок траншей откалывались кусочки мерзлого грунта, падали на дно. В ушах стоял сплошной шум, едкий дым мешал дышать, а чтобы устоять на одном месте, нужно было за что-то держаться. В дыму мы добрались до дота, и пулеметчики встретили нас возгласами:
– А-а! Сергей привел своих снайперов на подмогу!
Они играли в карты.
– Сергею у нас не везет: не успеет сесть, опять в штрафники попадает. – По условиям игры проигравшая пара товарищей не имела права садиться, а стоя выжидала своей очереди, чтобы еще раз сразиться.
Солдаты всячески старались отвлечься от грохота, заглушить душевное волнение в азарте игры. Они смеялись, подтрунивая друг над другом, хотя бледные лица и дрожащие руки выдавали их волнение.
Вдруг взрывная волна сорвала в тамбуре дверь с петель и ударила о стенку дота. Карты, словно галки, взлетели на воздух, а затем попадали на пол. Но карты собрали с пола, дверь была навешена, словесная перестрелка кончилась, и игра возобновилась. Время – 11.10. Где-то рядом с дотом разорвался снаряд, с потолка посыпался песок. Теперь земля больше не звенела, а, словно тяжело больной человек, протяжно стонала.
– Фу ты, какие неосторожные люди эти артиллеристы: моей даме запорошили глаза, – сказал Гаврила, стирая рукой пыль с карт.
Зина, усевшись на коробки с пулеметными лентами, пришивала пуговицу на полушубок. Рядом с ней сидел пожилой солдат в гимнастерке, густо дымя самокруткой. На его лице застыла глубокая задумчивость. Зина пришила пуговицу, завязала узелок, затем быстро перекусила нитку зубами:
– На, надевай, а то ходишь с распахнутыми полами.
– Спасибо, Зиночка. Глядя, как ты шьешь, я дочь вспомнил. – Солдат надел полушубок, застегнул его на все пуговицы и взял в руки автомат.
Вдруг в дверь дота просунулась голова часового:
– Ребята! На Пулковских наши пошли в атаку.
– Хе-хе! Братцы, вот оно, веселье, началось, а ты, Сережа, скучаешь! – вскакивая с места, прокричал Гаврила. – Пулемет к бою!
Сталкиваясь друг с другом в узком проходе двери, солдаты спешили выйти в траншею. Каждому из нас хотелось скорее пережить волнующие минуты атаки, к которой мы так упорно и долго готовились. Но увидеть что-либо даже в непосредственной близости от места атаки было невозможно – мешал дым. Слышался все нарастающий гул человеческих голосов и ружейно-пулеметная стрельба. В дыму стайками, как бы обгоняя друг друга, проносились огненные стрелы. Это наши гвардейцы-минометчики вели огонь по тылам противника.
– Гвардейцы Масленникова пошли в атаку! – послышался чей-то восторженный возглас.
Каждому хотелось запечатлеть в памяти эту торжественную, долгожданную минуту. Никто из бойцов не обращал внимания на близкие разрывы снарядов и мин. Все как зачарованные смотрели в сторону Пулкова, где, по-видимому, уже шла рукопашная схватка.
До позднего вечера мы простояли в траншее в ожидании приказа для атаки, но его не последовало, и бойцы и командиры, разочарованные, разошлись по укрытиям.
– Черт возьми, что же это получается? Мы тут отсиживаемся, а соседи дерутся?! – в недоумении воскликнул Найденов, доставая из кармана кисет.
– Они гвардейцы, вот им первым и поручили начать атаку, – ответила Зина, разливая по кружкам чай.
– Что же, по-твоему, гвардейцы не такие люди, как мы? Им – честь и слава, а мы – подожди?…
– Командованию лучше знать, кому и где начать атаку. Зачем спорить?
– Обидно, Осип, ведь мы тоже готовились.
– До Берлина еще далеко! – заметил на это Гаврила.
Найденов, не отвечая товарищу, держал в своих ручищах кружку и, шумно хлюпая, пил. Глаза снайпера поблескивали недобрым огоньком. Он торопливо допил чай, молча сунул кружку в вещевой мешок, взял из пирамиды винтовку, сунул в противогазную сумку несколько гранат-«лимонок» и ушел в траншею.
– Вот еще дал бог мне беспокойного ребеночка, того и гляди, один на фрицев полезет, – сказал Гаврила, уходя вслед за Найденовым.
Во второй половине ночи 17 января вражеская крупнокалиберная артиллерия прекратила обстрел наших рубежей. Продолжали вести огонь лишь мелкие пушки и пятиствольные минометы
[41]. Всю ночь до наступления рассвета наша артиллерия вела с ними артиллерийскую дуэль. На Пулковских высотах шум боя медленно уходил все глубже и глубже в расположение противника. У нас же все чаще и громче слышались выкрики бойцов: «Почему мы не начинаем атаки?»
Днем 17 января в батальоне состоялось партийное собрание. Майор Круглов объяснил нам, что по замыслу нашего командования ломоносовская группировка при поддержке моряков Кронштадта должна взломать оборону противника в районе Старого Петергофа и станции Котлы, развивать наступление по направлению Русско-Высоцкое, где и должна произойти встреча с войсками корпуса Масленникова, ведущими наступление на Красное Село – Ропшу. Когда эта встреча произойдет, нам будет известно. Окруженную группу вражеских войск на побережье Финского залива надлежит уничтожить нам. Остается только ждать приказа.
В течение дня 18 января обстановка накалилась до предела. То в одном, то в другом месте вспыхивала горячая ружейно-пулеметная перестрелка. Вражеская артиллерия изредка отвечала на огонь наших пушек и «катюш». Наши артиллеристы с неумолимой силой обрабатывали рубежи обороны противника, да и было над чем поработать: мы знали по Старопановской операции, что у немцев 18 траншей полного профиля, перед каждым рубежом 5–6 рядов проволочного заграждения, через каждые 100–150 метров траншеи – дот или дзот, связанные меж собой ходами сообщения. Вся эта десятикилометровая полоса в глубь обороны противника была усеяна противопехотными и противотанковыми минами. А со дня Старопановской операции прошло полтора года – все это время немцы ведь что-то делали…
Артиллеристы переносили огонь своих батарей с одного рубежа противника на другой. Как женщины на огороде, закончив прополку одной грядки, переходят на другую, третью, так и наша артиллерия обрабатывала эту укрепленную полосу земли.
День подходил к концу. Сумерки незаметно перешли в ночь. Найденов, Строева и я ужинали вместе с пулеметчиками в их доте. Два заряженных станковых пулемета стояли в амбразуре наготове. Мы переживали: а что, если наша артиллерия попусту тратит снаряды? Что, если немцы ушли, оставив свои рубежи? Почуяли, что их окружают, вот и ушли!
