До вечера я пролежал в блиндаже. Здесь меня несколько раз навещал Романов. Он по-братски заботился обо мне, переживая мою контузию больше, чем я сам.
Слух постепенно восстанавливался, и, как только стемнело, я вернулся в траншею, хотя в ушах все еще шумело и потрескивало. Ребята заканчивали работу по укреплению поврежденных снарядами огневых точек. А на склоне лесного оврага мы вырыли братскую могилу для погибших в бою товарищей.
Гибель друзей мы переживали мучительно. Командир роты Круглов стоял на краю могилы, опустившись на одно колено. Ветер трепал его русые волосы, лицо было строгим, печальным, глаза воспалены. Казалось, что, прощаясь со своими воинами-героями, он сразу постарел на много лет. Порывистый ветер бушевал в лесу. Не замечая ничего, с обнаженными головами стояли бойцы и командиры у свежей могилы. Политрук Васильев хриплым от волнения голосом прочитал список погибших товарищей, затем прогремел прощальный красноармейский салют. В эту могилу лег и пулеметчик Степан Дроздов.
…В траншее нас встретил повар Сережа Катаев. Из принесенных им термосов шел вкусный запах горячих щей. Как ни тяжело нам было, но голод давал о себе знать. Ведь мы с утра ничего не ели!
– А ну, ребята, подходите, повоевали – хватит, пора и обедать! Не моя вина, что вы спозаранку затеяли с немцами драку и весь день провозились с ними.
– Водки давай, Сережа! – крикнул кто-то.
– Не с того спрашиваете! Мое дело щи да каша. А ну, желающие добавочки, подходите!
Романов протянул мне кисет:
– Кури, скоро придет политрук, будет рассказывать о последних событиях на фронте.
Бойцы собирались у командирского блиндажа. Постепенно начались неторопливые разговоры.
– Леша, как же это ты в ночном бою с десантниками по кустам ползал, а сегодня на танк один полез? – спросил Булкина Сидоров.
Безусый красноармеец бросил на Сидорова не особенно дружелюбный взгляд:
– Железо надо калить, чтобы получилась сталь, ты это знаешь?
Из блиндажа вышел Васильев. Бойцы умолкли. Политрук достал блокнот, осмотрелся.
– Из показаний пленных нам известно, – начал он, – что фашисты не останавливаются ни перед какими потерями. Видите? – Политрук указал на противоположный берег реки. – Эти уже успокоились, но живые будут рваться вперед, к нашему Ленинграду. Немцы взяли Лугу и стремятся сейчас своим правым крылом перерезать последнюю железную дорогу, связывающую Ленинград со страной…
Красноармейцы сидели на корточках, прислонясь к стенке траншеи. Лица у всех были хмурые. Дядя Вася крутил цигарку, руки его дрожали, табак сыпался на колени. Он опять опускал два пальца в кисет, доставая щепотку табаку, и все-таки никак не мог свернуть самокрутку. На его загорелом лице застыла задумчивость. Рядом с ним сидел Гриша: он автоматически выравнивал пальцами патроны в пулеметной ленте, время от времени посматривая злыми глазами в сторону немцев.
– Тяжело нам сдерживать напор врага, – продолжал политрук, – Вот уже шестые сутки ведем бой. Задача у нас одна – изматывать силы фашистов, уничтожать их солдат, подрывать, жечь танки, транспортеры, гнать немцев с нашей земли. Много еще у гитлеровцев танков и самоходок, но бояться их не будем. Мы их еще двадцать лет назад научились бить. В Ленинград немцев не пустим! Не выйдет это! – закончил политрук.
Новый день на берегах Нарвы начался для нас совершенно неожиданно: как только забрезжил рассвет, наша авиация обрушилась на немецкие позиции. И вот тут-то я увидел, как воюют советские летчики, как мечутся немцы, не зная, где бы укрыться на русской земле, где спастись от смерти. Как радовались наши бойцы и командиры! Без опаски высовывались мы из укрытий, а некоторые даже вскакивали на бруствер и, махая винтовками, кричали:
– Дайте им, гадам, дайте! Так их!
Дым от бомбового удара нашей авиации медленно опускался все ниже и ниже, а затем растворился в лучах солнца. Перед нами опять обнажилась изрытая осколками и снарядами родная земля.
Из уст в уста по траншее был передан приказ командира: «Всем укрыться!» Траншея мгновенно опустела. Романов, Сидоров и я остановились у блиндажа пулеметчиков. Мы молча закурили. Через полуоткрытую дверь я услышал голос Гриши:
– Дядя Вася, сегодня фашисты полезут или нет?
– Трудно сказать, Гриша… Но если полезут, то не так прытко, как вчера. Наши соколы попотчевали их сегодня.
Когда мы зашли в блиндаж сержанта Акимова, бойцы его отделения собирались завтракать. Командир отделения отрезал кусок хлеба, не спеша посолил его, и в тот момент, когда хотел откусить, у самой двери взорвался снаряд. Дверь настежь распахнулась, нас обдало дымом, котелки попадали на землю, красноармейцы бросились к пулеметам и винтовкам.
– Ну и шутники эти фрицы, не дадут спокойно человеку поесть, пылить вздумали, – сказал Акимов, пряча в сумку остаток хлеба.
Старший лейтенант Круглов шел по траншее, от бойца к бойцу, подбадривая их:
– Ну, ребята, дождались веселья! Теперь скучать некогда. Патронов не жалейте! У нас их хватит.
Снова разорвался снаряд. Взрывная волна оторвала от пулемета дядю Васю, подняла со дна траншеи и выбросила на бруствер. Гриша, не задумываясь, выскочил наверх, схватил пулеметчика и втащил в траншею. Он быстро отстегнул флягу от своего ремня, осторожно приподнял голову дяди Васи и приложил флягу к его губам. Потом усадил его у стенки траншеи, а сам бросился к пулемету. Длинная очередь хлестнула по реке. Из воды на наш берег вылезали вражеские автоматчики. Я впервые увидел немцев так близко: низко надвинутые на брови каски, искаженные от страха лица, широко открытые рты, лихорадочно бегающие по сторонам глаза… Немцы, видимо, что-то кричали, но шум боя заглушал их голоса. Немецкие солдаты вели непрерывный автоматный огонь, пули бились о бруствер, поднимая фонтанчики земли. Гитлеровцы всеми силами старались зацепиться за берег, но не смогли преодолеть наш огонь. Вот они один за другим стали отползать к реке, однако мало кому из них удалось переплыть на другую сторону.
К вечеру шум сражения стал медленно утихать. Едкий дым пороховых газов постепенно рассеивался. В воздухе разлилась тишина…
Всего лишь несколько суток назад мы любовались березовыми рощами, цветущими лугами, морем колосившихся хлебов, а теперь все изрыто и вспахано снарядами и минами. Кругом, куда ни посмотришь, – разбитые танки, самоходки, трупы людей. Вместо хутора – черный пустырь.
Опустившись на колени, Гриша кричал в ухо Ершову:
– Дядя Вася, фашистов перетопили в реке!
Цепляясь за стенку траншеи, старый пулеметчик с трудом встал и, опершись на плечо своего товарища, посмотрел на противоположный берег. Без слов обнял он Гришу и крепко поцеловал…
Рано утром на седьмые сутки все вокруг вновь задрожало, заволоклось дымом. За валом артиллерийского огня к берегам реки опять поползли немецкие автоматчики. Мы их уже видели не раз. Те же искаженные лица, те же две буквы «СС» на рукавах мундиров. Я видел, как позади солдат полз офицер. Он держал в одной руке гранату-«колотушку», в другой – маузер, которым указывал путь солдатам.
