А мы с мамой, через горящий Псков, с последним эшелоном успели вернуться в Ленинград. В дороге произошел интересный эпизод. Примерно в районе станции Сущево в наше отделение плацкартного вагона подсели двое военных. Сели, разговорились, на редкость любезные. Рассказали нам, что едут в командировку, что-то еще. Я это еще потому так хорошо помню, что у одного из них была медаль «За боевые заслуги», и это меня очень заинтересовало. Помню, когда я только начал воевать, наш полк стоял в районе Белоострова, меня ввели в палатку, где я увидел у Саши Кронова медаль «За Отвагу», так я не мог оторвать взгляда от нее. Саша был из Акуловки и позднее погиб. Он уловил мой взгляд и спрашивает: «Ну, что, тоже хочешь получить?» Конечно, мне очень хотелось получить такую медаль: «Да!» – «Ну, и не то еще получишь». Ну, так по поводу тех военных. Часик мы с ними поговорили, и потом они встали и ушли.
А буквально через десять минут прибежали солдаты НКВД, у них фуражки с синими околышами. Бежали по вагону и у каждого, буквально у каждого спрашивали, не видел ли кто двух военных. Когда дошла очередь до нас, они к маме обратились, и она сказала: «Да, только что сидели здесь, разговаривали с нами». – «Обрисуйте их!» И когда она стала их описывать, они сказали: «Да, это те самые, которых мы ищем. Это – диверсанты!» Вот это мне запомнилось, но особенно сильное впечатление произвело, то, что эти двое абсолютно свободно говорили по-русски, без всякого акцента.
Помню, что когда рано утром поезд подъезжал к Ленинграду, то все очень боялись налета. Как я уже говорил, когда мы проезжали Псков, то видели последствия бомбежек: пожары, воронки по краям дороги, какие-то разбитые машины, поэтому уже представляли себе, что нас ждет, если налетят немецкие самолеты…
А Ленинград со времени нашего отъезда почти не изменился и, кроме патрулей на улицах, ничего не напоминало о войне. Наш дом обезлюдел, кто ушел на фронт, кто уже эвакуировался. Мы с мамой хотели остаться в Ленинграде, но приезжали наши знакомые и дальние родственники и буквально потребовали, чтобы мы уехали. Видно боялись, что город может не выдержать и немцы войдут. Поэтому вскоре после приезда мы уехали на Урал.
Прибыли в Пермский край, на станцию Теплая Гора, где располагался трест «Уралзолото». На его фабриках из руды извлекали алмазы, которые были нужны для оборонной промышленности. Поселились в поселке Кусья-Александровская, и мама устроилась в какую-то контору машинисткой. Я попытался учиться, но ученические пайки были настолько небольшие, что прожить на них было просто невозможно. И я пошел работать. Сперва трудился на конвейере, потом в открытом забое. На вагонетках, по узкоколейке мы возили руду. Но водителей не хватало, поэтому начальник треста направил меня в Нижний Тагил на курсы шоферов, с тем, чтобы после окончания я вернулся работать в трест.
Окончил эти курсы, отстажировался, как у нас говорили, «получил стажерку», и мне выдали права шофера третьего класса. Практику я проходил на газогенераторной машине, кажется «ЗИС-5» или «ЗИС-5А», уже не помню, которые работали на древесных чурках. По сравнению с обычными машинами, которые работали на бензине, эти были маломощные, но горючего в стране не хватало, поэтому была такая необходимость.
И на такой машине я проработал достаточно долго. Целыми днями возил продукты, а это ведь был такой соблазн… Нас там хоть и кормили, но я постоянно ходил голодный, а везешь ведь не что-нибудь, а продукты, поэтому в кузове сидели и сопровождали груз два автоматчика. Потом я вернулся, и стал шоферить в тресте.
Трест «Уралзолото» был военизированной организацией, и поэтому мне выдали «бронь». Но два раза я все-таки попытался бежать на фронт. В первый раз в начале 1942 года просто подсел в воинский эшелон. Солдаты отнеслись ко мне хорошо, подкормили, но, проехав километров двести, мне понадобилось выйти, и меня тут же поймали и вернули обратно. А во второй раз это произошло так. Я заранее списался со своим приятелем Ваней Гавриловым, который жил под Москвой, недалеко от Орехово-Зуево, в поселке Дулево. У него был дядька, воевавший под Москвой и часто им писавший, поэтому мы с Ванькой договорились, что поедем к нему воевать. Я выкрал чистый командировочный бланк, и заполнил, что еду в Дулево якобы по делам семьи. С этим удостоверением я спокойно проехал Свердловскую, Молотовскую, кажется, еще Горьковскую область и оказался в Орехово-Зуево. Там пересел на узкоколейку и приехал в Дулево. Но когда я вышел в Дулево, то сдуру подошел к стоявшему на перроне милиционеру и спросил у него адрес, где жил мой приятель. Он попросил показать мои документы, спросил, зачем приехал. Я ему что-то наплел и он вроде ничего, объяснил, как пройти. Приятель меня встретил, накормил, все хорошо, но мать его спрашивала, зачем я приехал. Что-то я и ей сказал, неправду какую-то, а с ним мы пошли гулять и решили, что двинем завтра. Ванька уже знал куда сесть и куда ехать. Но ночью я вдруг проснулся от яркого света в лицо – милиция… Ну и все. Днем допросили, все выяснилось, и на следующее утро меня посадили на поезд. Поручили кондуктору, и те передавали с рук на руки. Вот и все мои побеги.
Но когда в 1943 году блокада Ленинграда была уже прорвана, к нам оттуда приехал, какой-то инженер, и я узнал, что проводится набор мужчин на работу в какую-то организацию, снабжающую по воде Ленинград продуктами. Выложил я перед ним свои водительские права, и он с удовольствием за меня ухватился: «Беру!» Говорю ему: «Я тут вместе с мамой». Она ему была не очень нужна, но пришлось взять и ее. Но я уже тогда твердо знал, что не буду у них работать, а сбегу на фронт.
Приехали в Ленинград и меня определили мотористом на катер. Короче говоря, недели через две я пришел в 1-й отдел их треста «Ленвод», что ли, и попросил снять с меня «бронь». В этот раз он просто разорвал мое заявление. Еще через две недели я снова пришел с заявлением, но на этот раз он меня усадил и сказал примерно так: «Еще скажешь мне спасибо, когда кончится война!», скомкал мое заявление и бросил в корзину…
Но тут на талоны нам выдали водку. Я получил свою бутылку, и еще приятель дал мне свою. Положил водку в карманы фуфайки и пошел пешком в Белоостров, на фронт. По дороге останавливает меня военный патруль, и начали меня «терзать». Я даже расплакался, поднаврал про себя многое, сказал, что у меня все погибли, и они на меня махнули рукой, и я пошел дальше. Но тут на меня вышел второй патруль во главе с сержантом Ваней Барановым – полным кавалером ордена «Славы». Иван Павлович совсем недавно умер. Ну и остановили, конечно, меня. Но я применил тот же самый прием – пустил слезу, стал плакаться… Но не я же один был такой «умный». Многие ведь бежали на фронт, и все старались, где нужно приврать, где нужно разжалобить. Ребята стояли, слушали, а потом Иван говорит: «Вот, что. Поворачивайся-ка и топай обратно в город. Уходи!» Но когда я повернулся, то они увидели, что у меня груди, как у дородной женщины: «А что у тебя там?» – «Водка», говорю. Они не поверили: «Как водка? Ну-ка, покаж». Вынул я бутылку, посмотрели, точно, водка. Но решили подстраховаться: «Открой! Отхлебни!» Я тогда еще не пил, но немножко отхлебнул. Забрали они эту бутылку и говорят: «Вот видишь этот лесок? Там стоят много, много солдат, за которыми приходят там «купцы». Придешь, встанешь в строй, и может тебе повезет. Но не вздумай сказать, что мы тебя пропустили!» Я не понял, что такое «купцы», но не стал спрашивать и пошел. Но они меня опять остановили: «Стой, стой! А там у тебя что?» – «Тоже бутылка». – «Отдавай!» Ну, все правильно, дело понятное, молодые ребята после передовой находились в относительном тылу.
