Все же мой муж Николай добился, чтобы его взяли в армию. Воевал на танках автоматчиком. Он приезжал с фронта в Москву, я его спрашивала: «Ну как, Коля, не страшно?» А он говорил: «Нет. Я за башенку спрячусь, доедем до немцев, мы спрыгнем с танка, постреляем, наша пехота подойдет и мы дальше едем». Я по глупости думала, что это и не страшно. А когда сама попала на фронт, посмотрела и думаю: «Как же это такой высокий человек (он под два метра был ростом) мог за башенку спрятаться? Это же мишень и все!» В общем, я хотела тоже попасть на фронт, но ничего не вышло. Я поступила на станкозавод им. Серго Орджоникидзе, токарем. Работала, получала пайку – 800 гр хлеба. Так вот, когда приходила с работы, брала хлеб в булочной, что на Полянке. Получу эту пайку, разделю пополам, с водой съем половину и ложусь спать. Уснуть невозможно, потому что есть хочется, а половина буханки лежит в тумбочке. Встаю, доедаю вторую половину, сплю спокойно и наутро опять иду на завод. Когда объявляли воздушную тревогу, мы дежурили на улице, имели право даже ходить по Москве во время тревоги. И как-то раз дежурим мы около дома. Смотрим – на последнем этаже то закроют окно, то откроют – какие-то сигналы. В это время бомба попала в Малый Каменный мост. Мы сказали об этом дежурному начальнику. Они проверили и там оказалась немка, которая сигналила своим. А тут что, кинотеатр «Ударник» и фабрика «Красный Октябрь» – что, собственно, бомбить?
После паники 16 октября завод начали эвакуировать в Нижний Тагил. Я, конечно, не поехала. Зачем я поеду, когда я должна бить фашистов? Я пошла в военкомат – меня опять не взяли. Я вступила в комсомол. Осталась. Где-то надо работать. Я поступила в ремесленное училище № 60, оно у Калужской площади (сейчас Октябрьская). Там собирали мины, но все-таки для фронта. Потом оттуда нас послали заготавливать для Москвы дрова. Я ездила в Сасовский район Рязанской области. Когда я оттуда приехала, я все-таки добилась и попала в зенитную артиллерию под Москву. Это 50-й зенитный полк, который стоял на ст. Булатниково. Сначала я работала на дальномере. Там такой окуляр, который ловит цель, координаты передаются на ПУАЗО и потом уже на пушку. Потом перешла на ПУАЗО. Орудия у нас были 76-миллиметровые.
Какое было настроение в тылу, особенно в первый период, в период отступлений?
Когда паника была, во дворе сжигали книги Ленина, Сталина. А у меня было собрание сочинений Ленина 24-го года выпуска. Я ни одной книги не сожгла и не выбросила. Но паника была ужасной. 17-го или 18-го октября я видела, как по мосту везут на санях мешками сахар, конфеты. Всю фабрику «Красный Октябрь» обокрали. Мы ходили на Калужскую заставу и дальше, кидались камнями в машины, на которых начальники уезжали. Возмущались, что они оставляли Москву. Безобразие, может быть, но мы так поступали. В начале 42-го года в Москве редко встретишь человека на улице. Москва опустела.
Когда немцев стали отгонять от Москвы, а мне же вроде надо было идти против фашистов воевать, я тогда узнала, что на Силикатной имеется Центральная женская школа снайперской подготовки. Я ушла из зенитной артиллерии и туда поступила. Окончила ее с отличием, а так как мой Коля и наши отцы были на 1-м Белорусском – я попросилась туда поехать. Я, моя снайперская пара Ольга Важенина и еще примерно десять девушек поехали на 1-й Белорусский фронт. Это уже ноябрь 1944-го. Мы попали в 47-ю армию, 143-ю дивизию. Сначала мы стояли в городке Прага, под Варшавой. Наше отделение было все время вместе – мы упросили начальство, чтобы нас не разбирали по ротам.
Вот мы ходили на «охоту» с Ольгой. Днем выбирали позицию, потом перед рассветом ее занимали и уже вели свою охоту. Конечно, в основном выбирали позицию так, чтобы не изменить рельефа местности, чтобы немец не знал, что вот здесь, перед нашими окопами кто-то находится. При том, на фронте всегда получалось так, что наши позиции на голом месте, а немец всегда в лесу, в кустах.
Тут я должна еще сказать, что учеба – это одно, в школе, там много чего дают, но когда приехали на фронт, тут все по-другому. И мы, конечно, в амбразуры сунулись, чтобы посмотреть, а как там немец? И в этот первый день у нас убило девушку-ленинградку. Она всю блокаду была в Ленинграде, и в первый день приезда, когда она сунулась в амбразуру, ей пуля рикошетом попала под глаз. Так что наша служба на войне началась с похорон.
Когда первого фрица я убила, вернулась, ко мне пришел журналист, хотел взять интервью. Чего уж говорила – я не знаю, но я ни в этот день, ни на следующий ни есть, ни пить не могла. Я знала, что он фашист, что они напали на нашу страну, они убивали, жгли, вешали наших, но все-таки это человек. Такое состояние что… Второго когда убила, тоже было ужасное состояние. Почему? Потому, что я же в оптический прицел его видела: молодой офицер. Он смотрел, вроде, на меня, и я вдруг его убила. Но это же человек! В общем, состояние ужасное. А потом уже чувства как-то притупились. Убивала – вроде так и положено. Освобождали Варшаву. Город большой. Винтовки у нас – да, но еще и автоматы. Гранат уже не по 2, а по 5. Вот мы освобождали каждую квартиру, каждый подвал, каждый чердак. Освободили.
Вы, фактически, как автоматчик участвовали?
Да-да. Тут уже как автоматчик, тут наше снайперское умение не действовало. Потому что, во-первых, как? Пока будешь целиться – меня уже не будет. Так что тут мы как автоматчики. Были случаи: посмотришь в прицел, ага, там, вроде, несколько немцев. Бросишь гранату, вроде, дело сделал. В общем, освободив Варшаву, мы пошли дальше.
Когда форсировали мы Вислу, там какая-то была высота. Нас, девушек, и еще человек 5–7 ребят оставили держать эту высоту, а наша часть шла дальше, гнала фашистов. И нам пришлось два дня ее держать. Ночью немцы старались взять «языка». Если бы знали, кто перед ними, конечно, они бы нас растоптали. Но они не узнали. Мы не допустили этого. Отбивали атаки, я даже стреляла из противотанкового ружья и пулемета. Отдача у него очень сильная. Здесь тоже не пришлось из винтовки стрелять, только иногда использовала ее прицел для наблюдения. Мы высотку эту удержали, а потом наши подошли.
У вас какой был – ручной или станковый?
Максим обыкновенный. Тогда, по-моему других-то и не было.
Вас учили стрелять из него?
Нет, мы уже боевые. Мы все могли сами. А потом, все-таки у нас зрение, у нас навык. Мы же снайперскую школу кончали. Там только один мальчик погиб. Он сидел такой грустный, наверное, чувствовал, что погибнет – к амбразуре не подходит, к пулемету не подходит. Он сидел, сидел, и все… Как его убило, я не знаю. Наверное дернулся. Бывает так, что человек чувствует, что он погибнет.
Может быть, какие-то случаи поподробнее можете рассказать?
Как убивала? Это ужасно. Не надо. Я говорю, мы лежали с Ольгой на расстоянии вытянутой руки. Говорили тихо потому, что перед нами недалеко был немец. Они же все прослушивают. У них охранение организовано было лучше все-таки. Мы старались не шевелиться, потихонечку сказать что-то, выследить. До того все затечет! Допустим, я говорю: «Оля, я». Она уже знает – она этого не будет убивать. После выстрела я только помогаю ей наблюдать. Говорю, допустим: «Вон за тем домом, вон за тем кустом», она уже знает куда смотреть. По очереди стреляли. Днем мы обязательно лежали на позиции, ночью приходили, и уходили ночью. Каждый день. Без выходных.
