Книга Снайперы, страница 36. Автор книги Артем Драбкин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Снайперы»

Cтраница 36

Попал в то дерево, под которым лежали эти трое ребят.

Их сразу убило, а мне попало в голову. Осколок пробил каску у левого виска. От этого ранения впоследствии я лишился глаза. И еще попало в левый бок, у спины в районе живота. Получил еще серьезную контузию, но сознания не потерял. Просто упал в воронку, а когда очухался, самоходка была от меня уже метрах в трех.

Отчетливо помню, что когда она проползала рядом, то я видел, как снежинки тают на ее борту… И, наверное, сгоряча, я приподнялся и бросил в нее бутылку. Тогда были уже самовоспламеняющиеся, которые не надо было предварительно поджигать. Она сразу вспыхнула, а я, даже не подобрав автомат, рванул в лес. Побежал не в сторону батальона, а вниз, к проходившей недалеко проселочной дороге. При этом наверно ревел, потому что помню, текли сопли, слезы, кровь хлещет в валенок, оглянулся и вижу, что за мной бегут двое этих танкистов, эсэсовцев. Я быстрее, и они быстрее… Остановлюсь, и они тоже. Начал шарить под маскхалатом, где на ремне у меня висел трофейный пистолет и две «лимонки». Но ремень расстегнулся и сполз вниз к ноге под маскхалатом. Это все, его оттуда уже не достать. Единственно, что я успел, выхватить одну гранату. Не очень-то тогда соображал и выскочил на дорогу, а по ней идут «доджи» с 76-миллиметровыми орудиями. Сел прямо у дороги и шедший впереди «виллис» останавливается, выскакивает офицер, склоняется надо мной. Помню, что увидел погоны подполковника. Как я потом узнал, это был командир артполка: «В чем дело?» Я говорю: «Танк там!» Я же не знал, идет он или не идет. Подполковник скомандовал, сразу отцепили две пушки и на руках потащили туда. Я сижу, минут через двадцать пушки возвращаются, и командир орудия докладывает. Одного из тех танкистов они убили, а второго притащили с собой. Подполковник снова наклоняется и спрашивает: «Фердинанд» ты спалил?» Я, что-то ответил. Он говорит: «Давай «красноармейскую книжку». Какая там книжка, я сижу, помираю. Тогда, кажется, его адъютант достал у меня книжку. Они что-то там списали и сунули ее мне обратно. Под живот на рану подложили перевязочный пакет. Потом, видя, что я без оружия сунули в руки карабин, расселись по машинам и уехали. Сижу я с этим карабином, а мне все хуже и хуже. Вдруг вижу, как в тумане с другой стороны ко мне «фриц» идет. Я прилег, передернул затвор и в упор выстрелил в него. Он упал метрах в семи-десяти. Я приподнял голову и вдруг такой отборный мат… Только на флоте я потом такой слышал. Оказывается, это был мой старшина Филимоненко.

Дело в том, что пока все это происходило, подошли наши самоходки, и батальон пробив в немецкой обороне брешь, пошел вперед. Филимоненко понимая, что с этим проштрафившимся лейтенантом «каши мы не сварим», что-нибудь произойдет. И он, отпросившись у комбата, пошел по нашим следам. Увидел сгоревшую машину, троих убитых ребят и мои следы. Вышел на дорогу, и тут я в упор выстрелил в него. Он взвалил меня на себя и потащил в медсанбат.

Там положили в огромную палатку. Помню, как стучал движок генератора и еще, как выносили из палатки умерших солдат, не выдержавших операции… Подошел врач спросил, когда ранили. Я что-то промямлил. Потом он достает огромный шприц величиной с бутылку и длиннющей иглой и делает мне укол. А может, мне и показалось, что шприц был такой громадный. Дело в том, что я с детства и до сих пор ужасно боюсь уколов. И уже потом мне вытащили осколок, который у меня хранится до сих пор, заткнули рану тампоном. Затем погрузили на машину, довезли до железной дороги, а там на «санлетучку» и в Ленинград.

За эту самоходку меня наградили орденом «Славы» 3-й степени, который мне вручили, когда я еще один раз был ранен и лежал уже после войны в госпитале. Вместе с орденом я, кстати, еще и получил благодарственное письмо и грамоту за подписью Сталина.

В Ленинграде я лежал в госпитале № 1014, по адресу Мойка,48. Моя будущая «альма-матер» – педагогический институт имени Герцена, а в войну это был гигантский госпиталь. Там я отлеживался до начала 1945 года. Когда меня только привезли, помню, приходит в палату в окружении свиты начальник отделения – полковник медслужбы Сара Моисеевна, фамилию, к сожалению, не помню. Осмотрела меня и говорит: «Ну, хватит, навоевался. Когда выздоровеешь, спишем». А первый раз я ее увидел, когда сразу по прибытии меня отправили в операционную. Нужно было снять тампон, и, когда медбрат, здоровый такой парень, за него потянул, я так заорал и сказал, что не дам. Она обернулась ко мне, выругалась. Надо сказать, что она курила, и у нее были такие руки… Ну, в общем, настоящий хирург. Спрашивает: «Как не дашь?» – «Не дам и все», потому что и так больно, а еще когда тянут там изнутри… Такое впечатление, что сейчас помрешь… Она говорит, в таком духе, что, мол, снимите этого дурака со стола. Меня сняли, посадили на пол, и Сара Моисеевна говорит: «Помойте ему руки спиртом. Пусть сам вынимает». Моют мне руки, а она наклоняется надо мной и говорит: «Закрой глаза!», и одевает мне на лицо маску. Я даже не понял, что это был наркоз. Говорит: «Считай!» Я досчитал до пятнадцати или до двадцати, как она рванула и вынула этот тампон. Все понятно, привезли сотни раненых, и нет времени тут со мной одним возиться. Шел настоящий конвейер, и нужно было быстрей, быстрей. Так что все это было оправданно. Но когда уже в следующий раз меня привезли на перевязку и, несмотря на то, что там работали и другие врачи, я опять попал к Саре Моисеевне. Когда потянули приклеенную марлю, я опять заорал и говорю: «Все, меня больше не обманете!» Она говорит: «На пол его. Мойте ему руки. И не бойся, маску надевать не буду. Ковыряйся сам, но если расковыряешь рану, отдам под трибунал!» Сказано это было на полном серьезе, потому что некоторые это специально делали, чтобы не идти снова на фронт. Я по краям отклеивал, а она подходила ко мне, говорила: «Ну, молодец!» Потом еще несколько раз такое случалось, но заживало все хорошо.

У нас в палате лежал летчик-истребитель, раненный в обе ноги. Раненые, у кого были награды, прикалывали их к полотенцу, висевшему в головах на спинке кровати. У этого летчика там висела звезда Героя и орден Ленина. Это был довольно молодой парень 23–27 лет, фамилии не помню. Одна была раздроблена и когда уже началась гангрена, Сара Моисеевна отняла ему ногу немножко пониже колена. Когда он на другое утро очнулся и понял, что у него нет ноги, а в это время она вошла, то он схватил костыль и швырнул в нее… При этом дико закричал, мол, как ты смела… Я летчик!.. Она подошла к нему и дала целую отповедь. Дословно не помню, но смысл такой: «Замолчи!» Дальше, какие-то не очень цензурные слова. «Тебе, что голову отрезали? Идиот! Вылечишься, летчиком не будешь, но если захочешь остаться в авиации станешь механиком. Тут люди помирают! И они были бы рады поменяться с тобой местами, если бы у тебя даже двух ног не было…», ну и так далее. В общем, отругала его, на чем свет стоит, и ушла. Нас в палате было человек шесть, и напротив меня лежал татарин, фамилию не помню. Помню, что он учил нас говорить и ругаться по-татарски. Нам он тогда казался стариком и вот когда она ушла, этот татарин на костылях подошел к летчику и потихоньку, по-дружески его отчитал: «Как ты смеешь? Ты же молодой человек и у тебя еще все впереди. Со второй твоей ногой ничего не стало, научишься ходить на одной. И когда-нибудь от стыда не сможешь рассказывать, что ты наделал. Это же она спасла тебе вторую ногу. Я, когда в ожидании операции лежал в «предбаннике» операционной, то слышал через приоткрытую дверь консилиум врачей, когда тебя усыпили. Все говорили, что не надо ждать пока и на другой ноге начнется гангрена, как на первой, а надо отрезать сразу обе. И только она была против, и сказала, что сама будет делать операцию и постарается спасти вторую ногу. Отнять же ее – всегда успеется. Когда она опять придет, ты уж извинись перед ней…»

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация